Потому что Борис и сам не знал, откуда он их достанет.

Боярыня Морозова: в темпе вальса

За двадцать минут до отправления поезда Морозова стояла в женском туалете Ленинградского вокзала и с отвращением рассматривала в зеркале собственное отражение. Ей провели «коррекцию визуального образа» — так заковыристо обозвал результат своей работы гример Сева. Теперь Морозова выглядела не то чтобы моложе, не то чтобы обаятельнее или однозначно лучше — теперь она выглядела женщиной иного характера, иного склада ума и иного поведения. Теперь она просто выглядела другим человеком. Настоящая Морозова даже вне работы одевалась преимущественно в черное или темно-синее, простые немаркие цвета, которые помогали затеряться в толпе. Морозова предпочитала носить ботинки, темные джинсы, свитера и мешковатые куртки, скрывавшие силуэт, но зато оснащенные множеством карманов, которые потом можно было набить до отказа хитрыми штуками, необходимыми для работы. Морозова не признавала всяких там кейсов, потому что для их переноски нужно было занять одну или две руки, а свободой рук она весьма и весьма дорожила. Поэтому в ее гардеробе преобладали многокарманные куртки, а из сумок признавались лишь дорожные, на ремне через плечо. А еще у куртки непременно должен быть капюшон, чтобы скрыть со стопроцентной гарантией наушник спецсвязи, ну и лицо — само собой. Морозова уже забыла, когда носила волосы длиннее плеч, а из бижутерии лишь иногда прихватывала небольшой изящный кастет, позаимствованный некогда у невезучего киллера-вьетнамца. Вьетнамец среди своих считался громилой, и его кастет пришелся как раз на морозовские пальцы. Дровосек такую штуку смог бы использовать разве что в качестве брелка для ключей.

То, что Морозова сейчас видела перед собой, было существом совсем иного рода. Женщина в зеркале, без сомнения, была обречена на то, чтобы привлекать к себе внимание в самой густой толпе. Яркие губы, надменно-тяжелые ресницы, тяжелые вычурные серьги, оттягивающие мочки ушей, какая-то ювелирная дрянь на шее... Женщина в зеркале явно напрашивалась на то, чтобы ее заметили, шарахнули по башке и ограбили: так это выглядело с морозов-ской точки зрения. Вероятно, с мужской точки зрения тут открывались иные перспективы.

Не сочетались с обновленным визуальным образом лишь глаза, но Морозова надела темные очки, в оглобельку которых был вмонтирован наушник, и все стало совсем хорошо.

Морозова одернула дурацкий розовый костюмчик и еще раз удивилась собственной невесть откуда агрессивно выпятившейся груди. Со свитерами и куртками наличие этой части тела обычно подзабывалось. Юбка была такой же неприличной и по длине, и по тесноте, с которой она обтягивала бедра. Зрелище для Морозовой было не только неприличное, но еще и непривычное, поскольку юбок последние годы она не носила совершенно и со своими голыми коленками встречалась лишь в душе да сидя на унитазе. Теперь эта интимная часть тела выставлялась на обозрение всему народу. Странно все это было, странно и непривычно. К тому же, когда она с помощью Севы едва натянула малопристойную юбку, обнаружились следы профессиональных травм, под джинсами незаметные — недавние кровоподтеки, старые царапины и прочие детали, несоответствующие облику дорогой и достаточно ухоженной женщины, которая пешком больше ходит по своей квартире, нежели вне квартиры. И уж совершенно точно эта женщина не карабкается через заборы, не лазает по пожарной лестнице, не прыгает из движущегося автомобиля и не ломает позвоночник питбулю, повисшему у нее на икре. И, уж само собой, не берет у киллера-вьетнамца на память кастет ручной работы, предварительно перерезав горло хозяину кастета.

Сева поохал, поохал, но свою часть работы сделал. И притащил еще колготки потемнее. Теперь ноги выглядели более-менее прилично. Чтобы прилично выглядело то, что повыше ног, Сева сделал вставки под юбку, из-за чего у Морозовой не проходило ощущение, что юбка вот-вот треснет.