Я прижалась щекой к его груди, вздымаемой бурным дыханием. Беспокойство об отце, страх перед действиями Шарлотты, люди вокруг меня — всё померкло перед дрожащими словами, шёпотом проникающими мне в уши… И он со своим острым взглядом — он, наверное, знал, что со мной происходит…

— Леонора, — сказал он, склоняясь ко мне, — давайте представим, что мы вдвоём в старом доме и со всем этим — он показал на комнату — не имеем ничего общего… Я знаю, для кого прозвучало ваше храброе признание — упоение этого момента я забираю себе, себе одному — вопреки всему миру, вопреки вам самой, когда вы из упрямства попытались отречься… Наши души соприкасаются, даже если вы твёрдо отказываетесь дать мне руку, которая когда-то строптиво бросила мне под ноги деньги!

Быстрыми шагами он подошёл к роялю, и полилась мелодия, которая вознесла меня на седьмое небо… Эти божественные, волшебные звуки предназначались мне одной — маленькому, незначительному созданию… Они не имели ничего общего с теми, чья болтовня доносилась до нас из дальней комнаты… Да, освобожденные родники юности бурлили в сердце когда-то тяжко оскорблённого, который хотел искупить миг безумной страсти смирением и полным отречением от счастья и радостей жизни… И из-под пальцев, которые «больше никогда не касались клавиш», сейчас лилась мелодия, таинственно связывающая его зрелый, сильный дух и мою слабую, колеблющуюся детскую душу.

— Боже мой, это не господин Клаудиус играет? — в Шарлоттину комнату стремительно вошла фройляйн Флиднер и при виде пианиста радостно всплеснула руками.

Я проскользнула мимо неё, чтобы не дать ей увидеть моё лицо. Я скрылась в салоне, в глубокой оконной нише с тяжёлыми шёлковыми шторами — и пусть мои щёки пылают, а глаза светятся счастьем! Никто меня не искал, даже фройляйн Флиднер, которая, склонив голову и сложив руки на коленях, сидела в тёмном углу и неподвижно внимала музыке.

Какое-то время в пустом салоне было тихо. От рояля до меня долетала каждая нота, даже самая слабая, а из комнаты с оленьей головой время от времени доносился смех или громко произнесённое слово.

И вдруг порог салона беззвучно переступила принцесса; я увидела, что она облегчённо вздохнула, поняв, что в салоне никого нет. Она сняла абажур со стоящей на столе лампы, и её свет упал на изображение Лотара. Принцесса ещё раз окинула настороженным взглядом салон и прилегающую комнату, затем подошла к картине, вытянула из кармана книжку и начала быстро что-то рисовать в ней карандашом — ей, очевидно, хотелось схватить черты красивого мужского лица — и, может быть, «глаза, исполненные души».

Я ужаснулась в своём укрытии, потому что внезапно заглянула в сердце гордой, владетельной женщины и поняла, что она, наверное, отдала бы годы жизни, чтобы получить право снять со стены этот портрет и унести с собой… Никто в этот момент не сопереживал ей глубже, чем я, счастливая, с которой «другая душа» сейчас говорила хватающими за сердце нотами!.. Мне казалось, что я должна выпрыгнуть из моего укрытия, забрать из рук принцессы книжечку и карандаш и спрятать их — она не слышала, что приближаются шаги, и не видела, как Шарлотта, искоса глянув на неё, беззвучно прошлась по салону и безмерно удивилась, узнав в пианисте господина Клаудиуса. Я не успела оглянуться, как Шарлотта закрыла дверь и приблизилась к принцессе на расстояние нескольких шагов.

Этот шум наконец заставил оглянуться высокородную рисовальщицу — её лицо залила краска испуга; но она невероятно быстро собралась, закрыла книжечку и смерила нарушительницу негодующе-надменным взглядом.