Не говоря ни слова, даже не улыбнувшись, продолжая сверлить Жиля настойчивым взглядом, она притянула его к себе. Ее острые, твердые, будто теплый мрамор, груди даже не изменили формы, когда он придавил их своей тяжестью. Незнакомый аромат, горький и сладкий одновременно, ударил в нос шевалье, и он почувствовал на своем теле длинные пальцы незнакомки. Однако возбуждать Жиля необходимости не было. От мулатки исходила такая мощная волна чувственности, что достаточно было взгляда — и желание охватило бы любого.

Они все так же молча занялись любовью, потом молча расстались. Женщина взяла у Турнемина золотой, который он ей протянул, и легонько выпихнула наружу. Лишь в этот момент она улыбнулась улыбкой загадочной, значения которой Жиль не понял.

Едва он снова ступил на землю, как носильщики подняли паланкин и вскоре свернули на одну из улиц, ведущих к порту. Жиль издали следил за ними, впрочем, без всякого желания узнать, куда они направляются. Просто ему тоже надо было в ту сторону, к паруснику, а чувствовал он себя замечательно — в теле легкость, в мыслях ясность, к тому же его страшно забавляла мысль, что в этом удивительном краю можно заниматься любовью прямо на улице, причем никто вокруг ничего не заметит. Впрочем, как ни странно, народу на улицах, когда он выбрался из паланкина незнакомки, было совсем мало.

Объяснение этому он нашел очень скоро, едва подошел или, по крайней мере, попытался подойти к порту и добраться до пристани, у которой ждала его шлюпка «Кречета». Весь или почти весь город толпился у пристани, как утром. На этот раз провожали судно королевского флота.

Отплывала «Диадема», и блестящая группка провожающих ее официально махала с мола шарфами и платками вслед шлюпам, доставлявшим на борт командующего и его штаб. Все окна, выходившие на море, были распахнуты, из каждого глядела женщина в светлом платье, многие из них плакали, а полковой оркестр, выстроенный на набережной Людовика Святого перед магазинами, звенел флейтами и гремел барабанами. Решительно, город с сожалением расставался с отплывающими.

Не без труда Турнемину удалось вклиниться в плотную толпу женщин, мужчин, детей, среди которых шныряли собаки, громоздились на повозках овцы и даже свиньи, бок о бок с бочками, в которых отправляли в метрополию патоку и сахарный сироп — наступил сезон сбора сахарного тростника. И над всем этим витал далеко не райский аромат, тем более что погода портилась, атмосфера давила все сильнее, набегали тучи, предвещая обычный для этого времени шторм.

Так что Жиль вздохнул с большим облегчением, когда наконец запрыгнул в шлюпку и она поплыла к кораблю.

А там его ждала семейная сцена.

Жюдит уже стояла у трапа, надув губы, с потемневшим взглядом.

— Могу я узнать, сколько еще вы намерены держать нас на корабле? Мы что, подвергнуты карантину, как какой-нибудь сомнительный груз?

Почему нам нельзя наконец сойти на берег?

— Я и не собираюсь противиться вашему желанию побывать на берегу, коли оно у вас есть. Только не одной, разумеется. В таком городе, как Кап-Франсе, порядочные дамы не прогуливаются в одиночестве. Фаншон не стоит брать — в порту толпа, со сломанной рукой ей там не место, однако вы вполне можете взять с собой госпожу Готье с дочерью, они наверняка тоже соскучились по земле. А лейтенант Менар будет вас охранять…

— Нет, вы ответьте прямо. Почему я не могу сойти на берег вместе с вами? Почему вы меня не пригласили, а улизнули потихоньку с корабля?.