— Видели? В самом деле? Вот уж не думал, что моя скромная персона вызывает такой интерес в Кап-Франсе. И давайте закончим на этом, любезный брат. У нас много работы и совсем нет времени на болтовню…

— Спорить не стану, но женщин заберу.

— Об этом не может быть и речи.

— Святая Церковь по закону…

— По закону, говорите? — вмешался Финнеган. — Наши добрые апостолы добывают себе таким образом бесплатных рабов… Не позволяй, Жиль. Он не имеет права.

— Слышали, что сказал доктор? — холодно спросил Турнемин. — Мне добавить нечего. Эти женщины — моя собственность, и они останутся тут. Если же Церкви не хватает слуг, то позвольте мне сделать небольшое пожертвование, вы сможете купить на это двух-трех рабов на ближайших торгах. Вчера вечером прибыл корабль с Золотого Берега, карантинные бараки полны.

Он достал из кошелька несколько золотых и вложил их в протянутую руку. В глазах святого брата под густыми бровями вспыхнул жадный огонек. Мгновение он колебался, раздираемый желанием сохранить достоинство и алчностью. Победило последнее. Ладонь его сжалась, и монеты исчезли под испачканной серой тканью сутаной.

— Принимаю это как первое проявление вашего послушания Господу. Но женщины…

— Останутся тут! Я уже сказал. Пойдемте, брат Игнатий, я провожу вас к повозке. Вам, наверное, еще предстоит объехать другие плантации. Не могу поверить, что вы проделали столь долгий путь лишь ради «Верхних Саванн».

— А между тем это именно так. О ваших деяниях стало известно монсиньору епископу или, точнее, его наместнику, поскольку, как вам известно, монсиньор…

— ..никогда не покидает Франции! — насмешливо закончил за него Финнеган. — Никто не посмеет утверждать, что мы избалованы вниманием духовенства. С тех пор как изгнали с острова иезуитов, тут осталась одна шушера.

— Постой! — прервал его Жиль. — Так вы говорите, обо мне донесли епископу? Кто же, хотелось бы знать? И о каких таких опасных, с точки зрения Церкви, деяниях идет речь?

Монах прищурился, словно целился в Жиля из пистолета.

— Церкви кажется странным сам ваш неожиданный приезд на остров, ваше стремительное вступление во владение этой землей вскоре после отъезда юного Ферроне. А еще более странным выглядит бегство этого дворянина после… предполагаемой смерти родителей.

— Что значит предполагаемой? Что вы имеете в виду?

— До епископа дошли странные слухи. Будто старый хозяин плантации вовсе не умер. Его похитили и подвергли заточению, чтобы сын смог унаследовать поместье и удовлетворить свою страсть к деньгам.

Жиль почувствовал, как в нем закипает ярость, но постарался скрыть это: он знал, как опасны бывают вспышки рядом с пороховым погребом.

— Допустим, вы правы. Но какое имеет ко мне отношение то, что происходило тут до меня?

— Какое? Но… это же очевидно. Если старый хозяин не умер — а есть такие, кто утверждает, что видели его на Большом Холме, где он как раб трудится на плантации, — то ваша сделка с сыном не имеет силы. На отцеубийство он, видимо, не решился, но все же поднял руку на родителя, обобрал его, а вы, без сомнения, давний знакомый молодого Ферроне, были с ним в сговоре. Вы прибыли сюда пожинать плоды преступления и наверняка присмотреть за несчастным стариком.

Хоть Жиль и дал себе слово сдерживаться, он едва не кинулся с кулаками на монаха, осмелившегося обвинить его в подобных злодеяниях.

Удержал Турнемина врач, хотя по побледневшему лицу и убийственному блеску в зеленых глазах нетрудно было догадаться, что и ему с трудом удается устоять против порыва бурлящей в гневе ирландской крови.