Жиль подскакал к выездным воротам и поднял глаза на украшавших их каменных львов.

Хорошо бы им когти помощнее и пламя из пасти: даже если придется сразиться со всем островом, Турнемин не намерен был отказываться от своих владений.

Было уже довольно поздно. Обычно в это время работники возвращались с полей. Солнце склонилось над горизонтом, позолотив густую синеву видневшегося вдали моря. Со всех сторон раздавалось пение чернокожих: с тех пор как их жизнь изменилась, они пели каждый день. Сегодня их голоса звучали грустно: умерла Селина, завтра ее понесут хоронить — но то была не жалоба. В ритмичном, таком непривычном для европейского уха пении слышалось и удовлетворение работой, и радость от предстоящего отдыха в кругу семьи, в своем собственном, пусть и маленьком, домике. Жиль даже улыбнулся, забыв на миг о невзгодах. Голосами работников, без сомнения, отвечало на его сомнения само Провидение. В них не должны больше звучать рыдания, мука, призыв к кровавому бунту, а только покой — вплоть до того самого часа, когда и Жиля понесут к последнему приюту.

Приближался час ужина. В господском доме маленькие служанки накрывали на стол, зажигали лампы. Жиль взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступени: успеть бы переодеться.

Зебюлон уже ждал его в ванной комнате, медная лохань, в которой хозяин каждый вечер смывал с себя дневную пыль, была наполнена прохладной водой. Обычно Жиль позволял себе расслабиться — выкурить сигару и опрокинуть стакан ледяного пунша с корицей.

Но сегодня ему едва хватило времени помыться, переодеться в чистое и прочесть письмо, которое Зебюлон протянул ему на серебряном подносе. Как он и предполагал, супруги Ла Валле охотно согласились принять у себя обитательниц «Верхних Саванн»; мало того — Жеральд собирался на следующий день сам приехать за женщинами и отвезти их в «Три реки». Жиль читал между строк, что друг его сгорает от любопытства.

Турнемин сунул письмо в карман и вышел В гостиную, где его уже дожидались Жюдит и Финнеган. Врач иногда ужинал с ними, если у него не было желания остаться наедине с бутылочкой рома. За столом он становился остроумным и интересным собеседником.

Сегодня, рассаживаясь по местам, все молчали. Странная была обстановка. В доме царила тишина, а снаружи доносилось грустное пение — продолжалось бдение возле тела Селины. Маленькие служанки неслышно ступали босыми ножками, а распоряжавшийся ими Шарло забыл на время о своем достоинстве: он то и дело смахивал со щек слезы.

На столе, хотя ночь еще не сгустилась, стояли зажженные свечи, и Жиль время от времени бросал поверх их пламени взгляд на бледное лицо жены, едва притрагивавшейся к еде. Вопреки обыкновению, она не поехала сегодня в свой домик в бухте: смерть Селины нарушила обычное течение жизни, и Жюдит, выполняя свои обязанности хозяйки, занималась домом. На ней было простого покроя платье из темно-зеленой тафты, из драгоценностей — лишь золотой крест на бархатной ленточке по самой шее, роскошные волосы стянуты в большой строгий узел, лишь подчеркивавший красоту ее длинной шеи и прекрасного лица — сегодня она казалась особенно хрупкой и юной.

Молчание начинало их тяготить. Дождавшись, когда служанки унесут почти нетронутый суп, Жюдит остановила спокойный взгляд больших черных глаз сначала на одном мужчине, потом на другом.

— Думаю, бедную Селину лучше всех сможет заменить Корали, — произнесла она негромко. — А вы как считаете? Они давно уже работали вместе.