Перекинув одежду через руку, Римо поспешил в свою личную ванную. Из-за закрытой двери доносился какой-то шум.

– Кто там? – постучавшись, спросил Уильямс.

– Это я, Кула, – ответил громкий голос.

– Вода достаточно теплая?

– Удивительно холодная.

– Ты принимаешь холодный душ?

– Я моюсь в белом колодце, вода тут прохладная, и в нее приятно погружать лицо.

– Для полного удовольствия дерни еще серебряную ручку, – посоветовал Римо, досадуя, что его личную ванную так бесцеремонно заняли. Ладно, есть еще шестнадцать секций с ванной в каждой из них. Найти свободный душ не проблема.

Из соседней ванной послышались какие-то странные звуки. Дверь была не заперта, и Римо заглянул внутрь.

Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче, совершенно нагой, сидел рядом с ванной и зубными щетками хозяина помещения счищал грязь с черепа и плеч покойного бунджи-ламы.

– Что за ерундой ты занимаешься?

В ответ на приветствие Римо Лобсанг Дром высунул язык и сказал:

– Старый бунджи-лама должен выглядеть достойно, когда мы будем представлять его преемнице.

– Когда закончишь, не забудь вымыть ванну.

Это замечание явно задело тибетца.

– Ты же здешний слуга, не я.

– Ладно. Я приведу ванну в порядок, если ты согласишься помыться.

– Омовение я совершу, когда настанет подходящее для этого время.

– И когда же оно наступит, подходящее время?

– Когда новый бунджи-лама взойдет на Львиный трон. Ибо я дал обет, что до этого великого дня не стану совершать омовений.

– Ты дал обет, что не будешь мыться?

– Да. А как поступают в таких случаях верующие христиане?

– Как всегда. Ходят к обедне. Постятся. Воздерживаются от интимных отношений. Если все это не поможет, играют в бинго.

– Я тоже принял обет безбрачия.

– Раз ты не моешься, то принимать обет безбрачия уже необязательно, – бросил Римо, направляясь к следующей ванной. «Ни одна женщина не ляжет в постель с таким грязнулей», – подумал он, развивая высказанную вслух мысль.

Из кухни снизу доносились какие-то звуки: там, видимо, хлопотал Чиун. Ученик решил с мытьем пока подождать и, на ходу одевшись, спустился вниз по лестнице.

При его появлении мастер Синанджу даже не обернулся. Только шумно принюхался и недовольно поморщился.

– Я вижу, сегодня утром ты не принимал душа, – сказал он сухо.

– Можешь обозвать меня грязным тибетцем.

– Ты куда хуже немытого тибетца! Постоянно дерзишь. Смириться с твоим запахом – еще куда ни шло, но спускать тебе!..

– Послушай, эти люди – твои друзья. Не стыдно тебе надувать их всей этой липовой историей с бунджи-ламой?

Чиун стремительно обернулся.

– Как ты смеешь, Римо, разговаривать так со мной, с человеком, который очистил тебя от скверны этой белой страны и возвысил над всеми белыми?!

– Прости мою непочтительность, папочка.

– Я делаю все что могу, лишь бы дети в моей деревне сытно ели и ни в чем не нуждались. Если мой император говорит мне, что враг обрел чрезмерную силу и должен быть уничтожен, разве я спрашиваю, в самом ли деле этот враг заслуживает смерти? Я иду туда, где он живет, и, каковы бы ни были мои собственные чувства, выполняю императорское повеление. Такое обязательство я взвалил на свои хрупкие плечи, когда стал учителем.