— Я не возлагал больших надежд на совместную работу с тобой, зная твой характер и предвзятое ко мне отношение. Так что, возможно, ты была не так далека от истины, когда в тот день, у скал, высказала мне все. — Брэндон подошел к окну. — Вот видишь, у меня всегда были несколько другие намерения, а не просто лечь с тобой в постель.
Рейвен чувствовала, как ком подступает к горлу.
— Брэнд, мне никогда в жизни не было так стыдно. Обиду трудно простить, но я надеялась… надеялась, что ты сможешь забыть…
Брэндон испытующе посмотрел на нее.
— Возможно, если бы ты не бросила меня во второй раз, мне легче было бы это сделать.
— Я должна была уехать. Я написала тебе в записке…
— В какой записке?!
— В записке… Я оставила ее на рояле рядом с нотами.
— Я не видел никакой записки. Я не видел вокруг вообще ничего. Я был так ошеломлен твоим внезапным исчезновением, — он издал глубокий вздох, — что просто сунул все ноты в папку не глядя.
— Джули позвонила вскоре после того, как ты уехал на машине. Она сказала мне, что произошло несчастье.
— Какое несчастье?
Рейвен медлила с ответом.
— С твоей матерью? — прочитал он у нее в глазах.
— Да, с ней. Я должна была ехать немедленно.
— Почему ты не подождала меня? — Лицо Брэндона исказила гримаса страдания.
— Я хотела, но не могла. Доктор сказал, что ей осталось жить несколько часов… — Она отвернулась. — Но все равно я приехала слишком поздно.
— Прости меня, я не знал.
Такие простые тихие слова вызвали у нее слезы, каких она не проливала прежде. Они хлынули бурным потоком, они душили ее, не давая произнести ни слова.
— Я уехал потому, что сходил с ума от нашего последнего разговора там, у скал. А когда вернулся домой, не нашел тебя, узнал, что ты уложила чемодан и улетела. — Брэндон устало продолжал: — Сначала я совершенно не знал, что делать, потом метался по дому и пил. На следующее утро я сгреб все ноты вместе и улетел в Штаты. Я остановился на несколько дней в Нью-Йорке, пытаясь выйти из этого состояния. Там я нашел с десяток веских доводов в пользу того, чтобы возвратиться в Англию и забыть тебя. Но была одна очень маленькая, буквально крошечная, заковыка, почему я отбросил все эти доводы. — Он снова посмотрел на Рейвен. Она стояла спиной к нему, наклонив голову, и волосы падали так, что он мог видеть ею шею. — Я люблю тебя, Рейвен.
— Брэнд… — Она повернулась к нему лицом, по нему по-прежнему струились слезы. Она покачала головой, увидев, что он направляется к ней. — Нет, пожалуйста, не надо. Я не хочу… я не способна сказать, чтобы ты не прикасался ко мне. Я была очень несправедлива. Но сначала выслушай меня.
Он остановился, в нем вновь начала закипать ярость.
— Я свое уже сказал. Думаю, ты теперь вправе поступать так, как хочешь.
— Все те прошлые годы, — начала она, — все те годы имелись обстоятельства, о которых я старалась молчать. К тому же я была так… ослеплена успешной карьерой, славой, деньгами… — Она сыпала словами как из рога изобилия. — Но однажды со мной что-то случилось: я влюбилась в Брэндона Карстерса. — Она улыбнулась и вытерла слезы. — Ты должен понять, ты был для меня песней, известным именем на пластинках и афишах, а кроме всего прочего, мужчиной — лучшим на свете. И я влюбилась. Мы познакомились с тобой, стали встречаться. Ты был таким нетерпеливым. А моя мать… я была ответственна за нее. |