Семирадский не дал сказать Мазурову ни слова, обнял и легонько похлопал по плечам. Полковник измазался маслом, одна щека припухла.

– С возвращением. Как ты?

– Спасибо. Сносно. Бывало и хуже.

Что-то упало позади Мазурова. Он. вздрогнул, испугавшись, что это санитары не удержали носилки и уронили Рингартена. Когда он обернулся, то увидел, что это Ремизов спустился с крыла и разминает мышцы. Следом за ним из аэроплана выбрались Александровский, Колбасьев и Вейц.

– Приятно чувствовать под ногами земную твердь, – сказал Ремизов.

Семирадский не дал Мазурову времени опомниться и увел за собой, приговаривая:

– Пошли. Хоть отдохнете немного, – при этом он махнул рукой остальным штурмовикам, предлагая им пойти следом. – О раненых не беспокойся, – говорил Семирадский, – мои медики просто маги. Они могут оживить даже мертвого. Я сам удивляюсь их искусству.

Ноги цеплялись одна за другую. Из-за этого Мазуров постоянно тыкался в плечо или спину пилота, а тот был похож на поводыря, который ведет слепого. Техники тем временем маскировали аэроплан, набросив на него сетку. Определенно они опасались, что эта огромная птица в любую секунду может взмахнуть крыльями и улететь.

Мазуров остановился, обернулся, показал на аэроплан, который все еще просматривался между деревьями, и сказал:

– Там остались документы в ранцах, негативы и пленка.

– Техники все принесут. А вот и начальство.

Мазуров и сам видел, что навстречу идут Рандулич и Игнатьев. Полковник шел так, словно подошвы его сапог сами отталкивались от земли. Ему приходилось их придерживать, иначе, сделав один шаг, он мог оказаться за тридевять земель от летного поля.

Собрав остатки сил, Мазуров выпрямился (до этого он сутулился, как старик, и немного шаркал ногами), попытался сделать шаг твердым. Кое-как это ему удалось. Конечно, он был далек от мастерства тех, кто участвует в парадах, но у них слишком много времени уходит на то, чтобы начистить до блеска медные пуговицы на кителях, пряжки на ремнях и кокарды на шлеме, а еще надо почистить сапоги, выгладить брюки. На остальное, за исключением строевой, уже нет времени. Мазуров им не завидовал. Слишком рутинной была их служба.

Пилоты во время полета не прекращали вести переговоры с землей. И генерал, и полковник знали о том, сколько штурмовиков вернулось и что они привезли. Для более детального доклада времени хватит.

– Я привез архив Тича. Почти весь. Профессор только делает вид тертого калача. На самом деле он все расскажет. Мне кажется, что, если ему предложить хорошие условия, он будет с нами сотрудничать.

– Молодцы, – сказал Рандулич. – Отдыхайте. Документы и Тича с ассистентом я забираю. Вам придется еще немного потрястись в машине. Она довезет до города. Там вас ждут гостиничные номера. Я тебе позвоню. Приготовишь мне отчет и обо всем расскажешь. Будь здоров.

– Спасибо, господин генерал.

Игнатьев стоял рядом, в разговор не вступал, но лицо его прямо сияло от счастья, и он, как ни старался, скрыть свои чувства не мог. Он не говорил, наверное, из-за переполнявших его чувств. Полковник с трудом сдерживал себя. Ему хотелось побыстрее наброситься на документы, как алкоголику на бутылку спиртного. Он весь уже находился в сладких мечтах. Мысленно он уже листал эти страницы. Его взор туманился. Его губы что-то шептали. Мазуров чуть не засмеялся. Он добыл полковнику генеральские эполеты. Теперь тот будет обязан ему по гроб жизни, если не забудет, конечно. А Рандуличу Мазуров был благодарен, что тот не стал пока донимать его расспросами.

…Мазуров пил чай, медленно приходя в себя. Он был здесь всего лишь двое суток назад. За это время в комнате ничего не изменилось.