Вторая неприятность поджидала в засаде на подъезде к садоводству. Возле железнодорожного переезда, оборудованного автоматическим шлагбаумом, который, как выяснилось позже, был вовсе не автоматическим. Едва Верещагин пересек контрольную полосу, едущая впереди фура затормозила по неведомой причине и перегородила дальнейший путь. Не только «опелю», но еще четверке иномарок, двигавшихся следом. В результате все перечисленные транспортные средства, кроме фуры, оказались в опасной зоне. И, словно по заказу, предупредительные фонари замигали, шлагбаумы с двух сторон опустились, а из кустов выскочил инспектор ГИБДД с выражением попранной справедливости на широком лице и цифровым фотоаппаратом в руке. Фура тут же завелась и укатила, а пяти легковушкам инспектор жестом указал на обочину. Протестовать не имело смысла — фото на дисплее аппарата доказывало вину водителей на сто процентов. Машины на путях, шлагбаумы опущены, фонари горят. Лишение прав на полгода как минимум.

От предложенного офицером альтернативного варианта в пять тысяч карбованцев пришлось отказаться. Деньги — это ж не бутылки, в лесу не валяются. Имевшаяся в наличии сотня положение не спасла бы, поэтому Владимир Викторович про нее и не заикался. Как и про запасное колесо — единственно ценную вещь в его «опеле». В итоге протокол, повестка в суд и грустные перспективы ездить на участок на электричке.

Через сотню-другую метров за переездом он увидел ту самую фуру, двигавшуюся уже в обратном направлении. Надо ли говорить, что шлагбаумы снова были подняты, а фонари не мигали. Увы, тысячу раз прав был старина Плутарх, изрекший, что легче купить подержанный саван, чем встретить честного дорожного центуриона.

И вот теперь третий, юбилейный сюрприз. Первые пять минут однофамилец великого художника просто стоял в комнате и переваривал увиденное. Конечно, он слышал про набеги местных печенегов на садоводства, но, как всякий оптимист, успокаивал себя, что именно к нему не заберутся, а если и заберутся, то что тут брать? Оказалось, есть что. Даже диван попытались вытащить, да не смогли — дверь узковата. Владимир Викторович затаскивал его в свое время через окно.

Впрочем, что он мог предпринять для предотвращения агрессии? Решетки на окна повесить или дверь бронированную поставить? Захотят и дверь снимут, и решетки, и крышу. Чтоб хозяева не расслаблялись, чтоб дача виллой не казалась.

Немного отойдя от первых впечатлений, он придвинул диван обратно к осиротевшей стене и присел на него. И что теперь делать? Вызывать милицию? МЧС? Генпрокуратуру? Эдуардыч, в прошлом году тоже пострадавший от набега, говорил, что это пустое занятие. Не приедут, а если и приедут, искать не станут. Не интересно им, скучно и не романтично.

Кстати, об Эдуардыче… Он тоже иногда приезжает зимой, может, и сейчас здесь.

Верещагин оставил разоренную врагом недвижимость, прикрыл не выполнившую своих обязанностей дверь и устремился к соседу.

Тот действительно пребывал на своих шести сотках. Расчищал от снега подходы к сараю, насвистывая песенку про влюбленного маркетолога. Заметив Верещагина, он отбросил лопату и раскрыл руки для объятий.

— Викторыч! Мать твою! — Аршавинская улыбка исказила лицо. — Глянь, сколько снега! А ты знаешь, что снег — это перхоть Господня?

— Хочешь сказать, что Господу пора помыть голову специальным шампунем? Здравствуй, Эдуардыч.

Мужчины пожали руки.

— А меня, кажется, обокрали, — поведал Владимир Викторович, показывая на свою территорию, огороженную заборчиком из старых покрышек.

— «Кажется» обокрасть не могут. Либо обокрали, либо нет.

— Тогда не кажется… Ты давно здесь?

— Вчера часов в десять вечера прибыл. С последней электричкой.

— Ничего ночью не слышал?

Эдуардыч с отчаянием футболиста, не попавшего в ворота с метрового расстояния, махнул рукой и скривился, словно ребенок от рыбьего жира.