VI

Было далеко за полдень, когда он вошел в тот слякотный город, труднопроизносимое название которого делало его вид еще более мрачным. Здесь он должен был сдать последние тюки. Далее простирались мадьярские земли, но его миссия кончалась здесь. В следующий раз, возможно, он уйдет еще дальше. А пока и этого было довольно. Хаджи Милети чувствовал себя совершенно разбитым.

Ему пришлось долго плутать, прежде чем набрел он на нужный ему склад — приземистый, невзрачный барак посреди грязного, покрытого лужами и угольной пылью двора. Кладовщик, которого он с трудом разыскал, помог ему сгрузить последние тюки. Заискивающе кланяясь, он непрестанно оправдывался, называя при этом Хаджи Милети «столичный ага». Опасался, видимо, что караванщик доложит об его отлучке столичному начальству. Но лицо Хаджи Милети оставалось хмурым. Все было противно ему в этом мерзком городе. Ужасно хотелось прилечь, вытянуться и забыть обо всем.

Кладовщик, пересчитав чадры, внимательно сверил цифры и расписался в накладных. Хаджи Милети безучастно глядел на мулов, стоявших у входа. «Наконец-то и с этим покончено!» — подумал он.

— Паводок, на дорогах грязь, — продолжал заискивать кладовщик. — Слава Аллаху, что мулы у вас теперь налегке.

Хаджи Милети промолчал. Но немного погодя заговорил сам:

— А где здесь поблизости постоялый двор?

— Постоялый двор? Да тут рядом, за перекрестком, направо. Погодите немного, ага, вот навешу замок и отведу вас.

Хаджи Милети немного расслабился лишь тогда, когда провожатый привел его на место и, договорившись обо всем с хозяином заведения, не понимавшим турецкого, с поклонами удалился. Разговаривать с кем бы то ни было он был просто не в силах. «Слава Аллаху, что хозяин не говорит по-турецки», — подумал он.

На улице опять шел дождь. Через распахнутую дверь Хаджи Милети наблюдал за слугой, суетившимся у каравана. Немного погодя хозяин засветил фонарь у входа, а Хаджи Милети охватила невыносимая тоска. Что ему было делать? Он уселся в уголке у зажженной керосиновой лампы и долго разглядывал накладные. Все было в полном порядке: ни утерь, ни недостач, никаких неприятностей в дороге с ним не случилось. И все же облегчения он не испытывал. Теперь, когда весь груз был доставлен по назначению, когда мулы пожевывали сено в хлеву, он ощущал в душе какую-то пустоту. Что это было? И вообще, какое ему дело до этих покрывал? Разве они были его собственностью или стоили ему труда и пота, чтобы быть причиной огорчений? Любой другой, будь он на его месте, доставив государственный груз в целости и сохранности, чувствовал бы себя героем. В его же душе эти тонкие суконные полотнища вызывали столько волнений, столько смятения, что теперь, избавившись от них, он должен был бы успокоиться.

Но покоя в душе не было. Пять недель жизни были связаны с ними. Они казались ему то красивыми, то безобразными. Он то любовался ими, то проклинал их. Полмиллиона женских лиц закроют они. Будут касаться их лбов, щек, губ, ощущать их дыхание. Станут свидетелями их тайных вздохов. Ведь этих навьюченных мулов, этот свадебно-траурный караван сопровождал не кто иной, как он сам.

И вот их уже нет. Опустели вьючные седла мулов, жующих теперь сено в хлеву постоялого двора. Опустела и его душа.

«Бежать, бежать! Скорее вернуться домой, к жене, к детям. Как от чумы, бежать от таких дел, забыть все навсегда…»

Во дворе стемнело. Дождь лил не переставая. Хаджи Милети вдруг нестерпимо захотелось плакать.

VII

Обычно обратный путь казался ему легче, короче. На этот же раз он был безмерно долгим. Более захолустными выглядели теперь города и поселки, а погода продолжала портиться.