– Учать и учать, сколько можно то? Прям как Данилка мой, тоже все над книжками сидит, в знахари решил податься. Лучше б к кожевнику в подмастерья пошел, всегда медяшка в руках будет! Так нет же, уперся – в знахари! И не спит ночами, все над лечебниками своими сидит! Сделаю настойку как для него, бодрую!

Упоминание сына Данилки словно высветлило изнутри коричневое сухое лицо травницы, и оно помолодело, разгладилось. И в ворчливой ее ругани все же сквозила гордость за мальчишку, вот, мол, какой – решил и сделает!

Я вспомнила вихрастого белобрысого Данилу, совсем не похожего на свою смуглую мать. Был он нашим ровесником и раньше крутился в Риверстейне, помогая матери таскать тяжелые ивовые корзины с травами и шишками или измельчая в каменных ступках ветки. Нас, девчонок, он стеснялся, прятался за широкие юбки травницы и сверкал оттуда любопытными голубыми глазенками.

Правда, лет восемь назад, когда мальчишке исполнилось десять, наши мистрис сочли Данилку слишком взрослым, чтобы находиться в женском приюте, мол, это может повлиять на нашу нравственность, и ходить к нам мальчик перестал.

– А чем плохо в знахари?

Я слезла с кушетки, с любопытством следя за работой Данины.

– Знахари всегда нужны, особенно у нас, в Приграничье. Да и в городе тоже. Опыта наберет – может даже к лорду попасть, если повезет. А нет, так и деревенских лечить надо – то от хвороб, то от бедствий всяких.

– Так то оно так, – неохотно согласилась травница, – токмо лучше б в кожевники… спокойнее как то.

Данина задумалась, лицо ее снова нахмурилось, и внутренний свет пропал. Я вспомнила дошедшие до нас в прошлом году слухи о том, что казнили в Старовере двух знахарей, обвинив в колдовстве, чернокнижестве и потворствовании Зову. Казнили страшно – четвертовали, а потом сожгли и прах отвезли в Черные Земли, а это значит, что не будет тем колдунам покоя и будут вечно терзать их души чудища тех мест.

Брр…

– Данина, а это правда, что из деревни пропадают дети?

Каменный пестик вывалился из рук травницы и с сухим стуком покатился по столу. Я с интересом проследила за его перемещением и перевела взгляд на перепуганную женщину.

– Кто тебе сказал? Ох, Ветряна!

– А я подслушала, – искренне ответила я. – Так это правда?

Травница тяжело, кособоко опустилась на лавку.

– Не знаю я, что правда, Ветряна. Не знаю. Странные времена настали, темные. Поговаривают… Поговаривают, что пропадают.

– В Пустоши?

– Да, и у нас в Пустоши, и в Пычиженске пропали двое. И в Загребе… И дальше, почти у границы – тоже. И главное, с собаками охотничьими искали, мужики всю округу прочесали как гребешком – и то не нашли! И следов нет! Как испарились.

– Совсем никаких следов? Куда ж они делись?

– Вот и непонятно куда! Есть следы от дома до лесной кромки, четкие такие, и собаками взятые, и охотникам видимые, а потом – пу уф! – и все. Как испарились детки то!

– Как же они ночью из домов незаметно выходили? – задумчиво протянула я.

– Почему ночью? – удивилась Данина. – Средь бела дня все! Ночью то насторожились бы, не пустили, а тут никто и внимания не обратил!

– Так это не Зов? – слишком радостно брякнула я.

Данина охнула, обмахнулась тряпкой, словно мух отгоняя. Посмотрела осуждающе.

– Да Святая Мать с тобой и духи ее верные, святые старцы! Что ты такое вслух говоришь! Еще беду накличешь! Нет, вроде не… то самое. Днем же, да и никаких признаков у деток не было.

Признаков не было. Конечно, кто ж скажет, если они и были. Ага, ищи дураков. Однако от мысли, что пропавшие дети ушли не по Зову, мне стало легче.

– Вот мало нам той напасти было, сколько бед от Зова, сколько горестей! А теперь еще и днем пропадают! Это что ж делается?

– Так, может, зверь какой? – предположила я.