То есть у Эпиара не возникало сомнений в том, что свободолюбивые арранты в конце концов разобьют и изгонят войска Кешо, буде те вторгнутся на их родину, но цена, которую им при этом придется заплатить, повергала его в трепет. Потрясла она до глубины души и Эвриха, стоило только ему представить сражение хорошо обученной армии с наспех набранным ополчением.

— Пошли отсюда, господин! Неужто ты еще не насмотрелся на эту уродину? Глянь, в зале и так уже, кроме нас, никого не осталось! — продолжал канючить не на шутку струхнувший Тартунг, на коего молчаливые фигуры безликих жрецов и усиливавшаяся с каждым мгновением вонь произвели самое тягостное впечатление.

Эврих был согласен, что обстановка в храме не способствовала умиротворению души, а жрецы выглядели прямо-таки зловеще, однако огромную, отлитую из серебра статую самого Мбо Мбелек уродливой бы не назвал. Напротив, было в ней что-то располагающее, явно не соответствующее ни убранству главного зала, ни поведению и облику жрецов. Неизъяснимое Божественное начало было изображено в виде человека, достигавшего в высоту шести локтей и державшего на своих плечах двух младенцев — мальчика и девочку с очень похожими лицами. Лик самого Божества, на устах коего играла таинственная улыбка, мог принадлежать как мужчине, так и женщине, а распахнувшиеся полы плаща позволяли убедиться, что Мбо Мбелек было и впрямь гермафродитом. Ну что ж, это полностью соответствовало его месту в пантеоне Богов Мавуно и уж во всяком случае не должно было смущать Тартунга, соплеменники коего поклонялись Великому Дракону — Нааму.

Вот уж чье изваяние было действительно страшным и омерзительным! А ведь Узитави, сестру Тартунга, мибу объявили супругой Наама! Любопытно, как бы отнесся к этому парень, для которого оказался недостаточно хорош весьма симпатичный и чадолюбивый гермафродит? Сидящая у его ног серебряная крыса, размером с доброго охотничьего пса, вызвала поначалу у арранта чувство острой неприязни, но, вспомнив, что любимой зверушкой Тахмаанга являлась кобра, он признал выбор Мбо Мбелек не столь уж экстравагантным и отталкивающим.

— Интересно, почему это Божественное начало благоволит к близняшкам, в то время как остальные Боги Мавуно их терпеть не могут? И нет ли тут косвенной связи с культом Богов-Близнецов? — пробормотал Эврих себе под нос, не обращая внимания на нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу Тартунга. Удивительны и необъяснимы были многие обычаи и традиции народов, населявших различные земли. У одних, например, белый цвет считался цветом радости, у других — скорби. Арранты, нарлаки и саккаремцы ненавидели змей, особенно ядовитых. В Мавуно же убить кобру считалось величайшим грехом, а заползшая в дом змея свидетельствовала об особом расположении Богов к жившим в нем людям. Но едва ли не самым странным казалось Эвриху отношение обитателей империи к близнецам, которых они, в отличие от всех прочих племен и народов, о коих ему доводилось читать и слышать, страшились и ненавидели.

Впервые узнав о столь диком предрассудке в поселке траоре, во время первого своего посещения Мономатаны, он обещал себе когда-нибудь прояснить вопрос о его происхождении. Изучая рукописи в блистательном Силионе, а затем уже здесь, в Мванааке, беседуя со жрецами святилищ Тахмаанга, Эрентаты, Белгони и Амгуна-Солнцевращателя, он пришел к выводу, что нелюбовь к близнецам была связана с весьма любопытными, но теперь уже почти позабытыми и признанными еретическими верованиями в существование некоего запредельного мира, являвшегося зеркальным отражением зримого и воспринимаемого людьми. Согласно этим верованиям, одновременно с рождением в нашем мире младенца в зеркальном появлялся на свет его близнец, и, ежели, по недосмотру Богов, оба они выходили из чрева матери в одной и той же Реальности, это грозило ей неисчислимыми бедами.

Были ли подобные представления связаны как-то с существованием Верхнего мира и в чем суть раздвоения человека при рождении и слияния двойников в посмертии, Эврих так и не уяснил, ибо собранные им сведения были крайне обрывочны и неполны.