— Э, нет! Из одних веток действительно дивные цветы выходят, а из других так — дерьмо собачье. А к третьим соль вообще не липнет. Да и не вокруг каждого человека соляной раствор образуется. Чуешь?

— Чую, чую, — успокаивающе похлопал его по руке аррант.

— Не, не чуешь! — убежденно изрек Тартунг. — У меня, например, все наперекосяк выходит, а у тебя одно к одному складывается. Взять хоть женщину, которую вы у мужиков отбили, когда чингак тебе в руки попал…

— Хороший пример, — криво улыбнулся Эврих. — А не приходило тебе в голову, что за сей благородный, но не слишком умный поступок мне еще, быть может, придется кровью умыться?

— Может, и придется, но от Уст Божьих он нас, во всяком случае, спас, — резонно заметил мальчишка. — А ведомо ли тебе, кого вы спасли? Нет? Эта женщина носит прозвище Аль-Чориль — Хищная Птица.

— Та-ак… — протянул аррант, непроизвольно потянувшись пальцами к шраму на щеке. — Стало быть, выручили мы из беды ту самую разбойницу, именем которой здешнюю малышню пугают. Вот уж действительно все одно к одному. Чуяло мое сердце…

— Да ты погоди хныкать-то! — рассердился Тартунг. — Не именем, а прозвищем пугают. Потому как по-настоящему зовут ее Ильяс и является она, чтобы ты знал, единственной дочерью Газахлара.

— Что? — Теперь настал черед Эвриха выпучить глаза от изумления. — А тебе-то это откуда известно? Нет у Газахлара никакой дочери, путаешь ты что-то, друг любезный. Плетешь небылицы несусветные.

— Эх ты, землеописатель! — Тартунг ухмыльнулся так, что у арранта руки зачесались надавать нахалу по мордасам. — Ушки надобно на макушке держать, а глаза — разутыми, тогда и будешь знать, что у тебя под носом деется. Слыхал я, как Газахлар об этом сначала с Хамданом говорил, а после с Малаи. Кстати, ведомо ли тебе, что Малаи-то на самом деле Урубом звать? Ах ты и этого не знал? На что же тогда, спрашивается, вся твоя писанина годится?

— Погоди-погоди, дай с мыслями собраться! Аль-Чориль — Ильяс — дочь Газахлара — разбойница? За поимку которой Кешо обещал полтыщи цвангов? Не может этого быть…

Он еще бормотал какую-то ерунду, пытался возражать, но разрозненные кусочки мозаики уже сложились перед его внутренним взором в почти что завершенную картину. Тартунг не врал и не заблуждался. Все было именно так, как он говорил. И только одно вызывало недоумение — с какой стати дочери приближенного к императору оксара было становиться разбойницей?

— А вот этого я не знаю, — с виноватым видом, будто признаваясь в собственном упущении, пожал плечами мальчишка. — Хотя нет, вру. Слышал я краешком уха, что вроде сын Ильяс должен был стать законным императором и Кешо поклялся сжить его со свету. Ты не смейся, этого-то я как раз наверняка не утверждаю. Это, видишь ли, Хаурика по пьяни сболтнула, а она и соврет — не дорого возьмет. Ей, дуре-бабе, лишь бы языком почесать, да чтобы слушателей побольше было…

«Вай-ваг! — Эврих на мгновение зажмурился, обзывая себя самыми последними словами. Как же это он, переговорив по много раз со всеми обитателями „Мраморного логова“, ничего подобного не услышал, ни о чем не догадался? — Ай, как плохо быть глухим на одно ухо и слепым на один глаз!»

А ему-то мнилось, будто он и проницателен, и в людях разбирается, и любого молчуна разговорить умеет! Ох, осел, задавака, остолоп безмозглый! И ведь сколько раз с Газахларом, Малаи, Хаурикой и всеми прочими беседовал! Хамдану, дурень, поверил, будто знать тот не знает, ведать не ведает опальную дочь своего хозяина! Ай-ай-ай!

— Теперь-то ты понимаешь, почему я про ветку и соляной раствор говорил? — самодовольно улыбаясь при виде впавшего в задумчивость арранта, поинтересовался Тартунг.