На невзрачном, пыльного цвета ослике, в сером плаще и неизменной своей белой тунике, аррант, казалось, должен был потеряться среди сопровождавших пышно разодетого Газахлара оружных конников, но этого почему-то не произошло. Более того, у Нжери возникло впечатление, что именно с ним, а не с господином своим и хозяином особняка, высыпали проститься обитатели «Мраморного логова». И ее даже как-то не удивило, что не они его, а он их наделяет подарками, то есть ведет себя как Небожитель, знатный оксар, осыпающий милостями своих домочадцев. Но все же не совсем так, ибо для каждого — конюха, стряпухи и кожемяки — у него находилось нужное слово и предназначенная только этому человеку улыбка. Да и пожимали Эвриху руки, стремясь коснуться его плаща или хотя бы ослика — «на счастье», как равному и любимому, как доброму другу, шепча благопожелания и призывая к нему милость Богов.

Молодая женщина замедлила шаги подле клумбы с «золотыми шарами», напомнившими ей цвет Эвриховой шевелюры, и нежно погладила себя по животу. Нынешним утром едва ли не впервые к ее гордости за арранта не примешивались ни раздражение, ни досада. Глупо ожидать, что на кипарисе будут произрастать бананы, а на финиковой пальме — апельсины. Жаль только, что поняла это она слишком поздно и немало крови испортила себе и своему возлюбленному в неуемном стремлении сделать из него «настоящего оксара», достойного ее любви и уважения. Наивная, она, сама того не сознавая, пыталась превратить редкий драгоценный камень в пеструю гальку, полагая, будто слишком уж ярко он блестит и слишком непохож на все то, что она привыкла видеть вокруг себя с раннего детства.

Сравнение это вернуло ее мысли к минувшей ночи, к тому моменту, когда Эврих сказал, что хочет подарить ей весьма необычный наряд, и, расстегнув потертую кожаную сумку, высыпал из нее на темно-вишневое покрывало груду сверкающих драгоценностей. И, сопровождая свои действия поцелуями и ласковыми прикосновениями, принялся наряжать обнаженную во время любовной игры женщину, оплетая бусами и ожерельями шею, талию и бедра, надевая всевозможных форм и размеров браслеты на предплечья, запястья и щиколотки, уснащая перстнями и кольцами пальцы рук и ног, вплетая в распущенную гриву черных шелковистых волос броши и амулеты, которыми украшали себя все без исключения жительницы Мавуно, от форани до селянок и самых распоследних рабынь.

Это было так неожиданно, странно и волнующе, что Нжери, забыв о недавних слезах и неизбывном своем горе, невольно включилась в предложенную ей игру. Вертясь перед начищенными до блеска бронзовыми и серебряными зеркалами, она принимала всевозможные позы, долженствовавшие оттенить прелесть нового «наряда», требовавшего, разумеется, доводки и доработок, потешить ее саму и щедрого и изобретательного дарителя. А потом кружилась в медленном, только что изобретенном ею танце, во время которого крохотные серебряные стерженьки, подвешенные к браслетам вместо колокольчиков, мелодично позвякивали и позванивали, и звук, издаваемый ими, сливался в незатейливую, но милую мелодию…

О том, откуда взялись у арранта медовые топазы, дымчатые опалы, зоревые сердолики, пронзительно синие, как вечернее небо, сапфиры, гирлянды жемчужин, словно светившихся изнутри на фоне черной кожи, и похожие на застывшие капельки крови нити коралловых бус, она задумалась, лишь когда они рухнули на широкую постель, дабы дать отдых утомленным любовью телам. Кое-что из всего этого великолепия, она догадалась об этом сразу же, было подарками либо платой Небожителей искусному лекарю за оказанные услуги, но остальное, безусловно, было приобретено им самим специально для нее.