— Быть может, в Аррантиаде или Нарлаке чародеи в самом деле повывелись, судить не берусь Но в других землях они встречаются не так уж редко, — вступил в разговор сизоусый купец, откликавшийся на имя Хутаб. Мощнорукий и крепкошеий, несмотря на преклонный возраст, он больше походил на отошедшего от дел главаря разбойничьей шайки, чем на мирного торговца, и, судя по всему, успел за свою жизнь повидать немало интересного. — В Мономатане, например, я неоднократно сталкивался с умельцами творить чудеса, и это не считалось там привилегией одних лишь придворных магов либо их выучеников.

— Ну, Южный-то континент — известный рассадник волшебства! Говорят, у чернокожих это в крови, — насмешливо заметил Ирам.

— Поведай же нам о том, что видел ты собственными глазами, но не о том, что слышал от внушающих доверие рассказчиков, — предложил Хилой, недовольно косясь в сторону светловолосого юноши, сарказм которого был особенно неуместен после того, как чудесное вмешательство зеленоглазого арранта спасло его от позорнейшего проигрыша отцовской памятки.

— Я никогда не пересказываю чужие истории, сколь бы правдоподобными они ни казались Зато даю слово, что, сколь бы ни походили мои рассказы на выдумку, в них никогда нет ни капли лжи. Послушайте-ка, что случилось со мной и с одним моим знакомцем — Хутаб отхлебнул из кубка, одобрительно качнул головой и промокнул усы тончайшим платком, извлеченным из рукава полосатого халата.

— Мукчури торговал на рынке Мванааке фруктами, и как-то утром я увидел его шагающим перед арбой, груженной роскошнейшими апельсинами Знакомец мой скупал фрукты у владельцев окрестных садов, и товар у него всегда был отборнейший, хотя и цены он заламывал такие, что только держись. Купленные им в этот раз апельсины напоминали гору круглых золотых слитков и были выше всяких похвал: ни одного перезревшего или недозревшего, без пятнышек и помятостей — ну просто загляденье.

Понятное дело, за каждый из них Мукчури надеялся выручить по чогу и, судя по улыбке, блуждавшей на его лице, предвкушал уже, как связки этих монет будут оттягивать его поясную сумку по возвращении с рынка. Грезил он, быть может, и о серебряных шестиугольных дакках, и даже о золотых цвангах с портретами императора Димдиго, которые пришли на смену пестрым раковинам каури, известным в Халисуне и Саккареме под названием ужовок.

— Что за дикость — использовать ракушки вместо денег? — проворчал Ирам. — И откуда взялось это змеиное название?

— Раковины каури формой своей и впрямь походили на головы змей и еще сравнительно недавно имели хождение наравне с медными монетами не только в Мономатане, но и в других странах. Хотя брали их, естественно, не столь охотно, — пояснил Хилой и напомнил рассказчику, заглядевшемуся на небо, окрашенное алыми лучами заходящего солнца: — Так ты говорил о торговце фруктами.

— Да. Он намеревался продать их по хорошей цене и, завидев меня, сообщил, радостно потирая руки, что, по всем приметам, день у него выдастся на редкость удачным.

Не успел он это произнести, как к нему приблизился старый одетый в лохмотья чохыш и протянул руку за подаянием. Надобно заметить, что среди этой нищей братии встречаются не только убогие или ленивые, но и странствующие проповедники, певцы, сказители, гадальщики, лекари и богомольцы, коим тамошние обычаи предписывают оказывать посильную помощь. Просить подаяние не считалось в Мавуно зазорным и тем паче преступным, пока к власти в стране не пришел Триумвират Кешо.

Я ожидал, что Мукчури положит в протянутую руку чохыша апельсин — на удачу и дабы помолился святой человек за его преуспеяние многочисленным местным богам…

— Но жадный торговец не сделал этого и, конечно же, был наказан за свою скаредность и жестокосердие! — перебил рассказчика Ирам.