Через несколько дней, никому ничего не сказав, она добилась новой встречи с консулом. Надела обтягивающее платье из тонкой шерсти, туфли на высоком каблуке, накинула на плечи лисью горжетку, не забыла и жемчужное ожерелье с бриллиантовым кольцом, которыми собиралась подкупить консула. На этот раз она пошла одна.

Дипломат был весь прилизанный, с кокетливыми усиками и напомаженными волосами; он носил ботинки на толстой подошве, чтобы компенсировать свой малый рост. Он принял Ракель в том же кабинете, что и в прошлый раз, в комнате с высоким потолком, темной и потертой кожаной мебелью, портретом президента его страны и батальными полотнами. Несмотря на полуденный час, шторы были задернуты, комнату освещала только лампа на массивном письменном столе. Здороваясь с посетительницей, консул задержал ее руку на несколько секунд, которые показались ей нескончаемыми. Он говорил по-немецки скверно, и Ракель подумала было, что плохо его поняла, когда он сказал, что драгоценности – только плата за издержки консульства, но такая красивая женщина может добиться всего, чего пожелает. Он романтик в душе, добавил чилиец, обняв ее за талию и подводя к громоздкому дивану шоколадного цвета. Ракель Адлер была готова заплатить цену, которую от нее требовали.

Унизительная процедура продлилась меньше десяти минут, и Ракель пообещала себе тотчас же об этом забыть. То был незначительный эпизод трагической реальности, в которой она жила вот уже несколько месяцев. Потом консул привел в порядок одежду, пригладил расческой волосы, спрятал кольцо и жемчуг в ящик письменного стола и назначил ей свидание на следующей неделе, в гостинице, где он непременно вручит ей визы. Ракель была не в том положении, чтобы торговаться. Только одно было важно: спасти семью.

* * *

К началу декабря 1938 года Ракель Адлер трижды ходила на свидание с чилийским консулом, но все еще дожидалась визы в его страну. Женщина уже боялась, что этот тип не выполнит обещания, пока не насладится ею досыта. Она даже думать не хотела о том, что, взяв ее силой и забрав драгоценности, он может вообще не дать ей документы. Она держалась только на каплях и таблетках, которые ей поставлял Петер Шнейдер; дышала со всхлипами, взахлеб, как будто не хватало воздуха; у нее сосало под ложечкой, а дрожь в руках уже невозможно было скрыть. Женщина никому не рассказывала о том, что происходит в номере гостиницы, где она встречалась с чилийцем, но полковник Фолькер начал что-то подозревать.

– Вы получаете вести от мужа, госпожа Адлер? – как-то спросил он.

– Петер узнал, что он очень слаб, так и не оправился от побоев, но пока держится. Петер уверяет, что Рудольф получает мои письма, но сам не может ответить.

– Послушайте, история с чилийскими визами слишком затянулась, что-то я не доверяю этому консулу. Он может вас надуть. Мне кажется, пора позаботиться о безопасности Самуила.

– Я делаю все, что могу, господин полковник.

– Не сомневаюсь, но ждать больше нельзя. Вы же слышали – Великобритания предложила принять десять тысяч еврейских детей младше семнадцати лет. Множество английских семей готовы взять их под опеку. Самуил мог бы пожить там, в Англии, пока вы с мужем не устроитесь в Чили или где-то еще: тогда и заберете сына.

– Мне – расстаться с Самуилом? Да как вам такое в голову пришло!

Старый ветеран меньше всего хотел отпускать от себя этого ребенка, любовь к которому крепко укоренилась в его душе, но он лучше, чем Ракель Адлер, представлял себе весь масштаб угрозы и знал, что возможность спастись – это ненадолго, нужно ею воспользоваться, пока нацисты не запретили выезд. Он был уверен, что националистическая риторика Гитлера приведет к войне, а тогда уберечь Самуила будет гораздо труднее, если вообще возможно.

– Только что из Берлина выехала первая группа, человек двести детей, – поведал Фолькер. – Ехать недалеко, их сопровождают в пути и ждут в Англии.