|
Когда отзвучали последние ноты, раздались восхищенные возгласы и аплодисменты. Лишь через несколько секунд Самуил вышел из транса и вернулся к окружившим его женщинам и детям. Он отвесил короткий поклон, тетка бросилась его целовать, а мать постаралась скрыть довольную улыбку. Пьеса не очень сложная, мальчик выучил ее меньше чем за неделю, но Бетховен всегда производит впечатление. Ракель знала, что ее сын – маленькое чудо, но всякая форма хвастовства приводила ее в ужас, и она никогда об этом не говорила – ждала, пока скажут другие. Она помогла Самуилу надеть пальто и положить скрипку в футляр, попрощалась с золовкой и другими женщинами и поспешила домой, рассчитав, что как раз успеет приготовить жаркое к ужину. Уже пару месяцев ей никто не помогал по хозяйству: прислугу-венгерку, которую она держала несколько лет, депортировали, а нанять другую ей не хватало духу.
Мать и сын прошли, не останавливаясь, мимо дверей врачебного кабинета и ступили в просторный вестибюль. Лампы под стеклом, расписанным водяными лилиями, освещали интерьер, выдержанный в зеленых и синих тонах. Они поднялись на второй этаж по широкой, в два пролета, лестнице, поздоровавшись с консьержкой, которая круглые сутки дежурила в своей каморке. Та не ответила. Она редко отвечала. В квартире Адлеров, просторной и удобной, стояла тяжелая мебель красного дерева, призванная служить целым поколениям, но не сочетавшаяся с причудливыми, заимствованными у природы линиями архитектуры модерна. Дед Ракели, антиквар, оставил своим потомкам в наследство картины, ковры и украшения превосходного качества, хоть и вышедшие из моды. Ракель, выросшая в утонченной среде, старалась жить изысканно, хотя доходы мужа и то, что она зарабатывала уроками музыки, не шли ни в какое сравнение с богатством деда. Элегантность этой женщины заключалась в скромности, ибо вычурность отвращала ее так же, как и хвастовство. С детства ей внушили, что рискованно возбуждать в ближнем зависть. В углу комнаты, возле окна, выходящего на улицу, стояло фортепиано фирмы «Блютнер», принадлежавшее семье целых три поколения. То был рабочий инструмент, на котором занималось большинство учеников Ракели, и одновременно ее единственная отрада в часы одиночества. Она мастерски играла с самого детства, но в ранней юности, поняв, что для сольных концертов ей недостает таланта, примирилась с тем, что станет преподавать. Преподавала она хорошо. Зато ее сын был музыкальным гением, какие встречаются редко. Уже в три года Самуил садился за фортепиано и наигрывал со слуха любую мелодию, даже если слышал ее всего однажды, но предпочитал скрипку, потому что, как он сам говорил, ее можно носить с собой повсюду. Ракель не могла больше иметь детей и всю материнскую любовь изливала на Самуила. Она обожала сына и не могла не баловать, ведь ребенок не создавал проблем, был вежливым, послушным и прилежным. Через полчаса Ракель услышала с улицы какой-то нестройный шум и выглянула в окно. Увидела с полдюжины юнцов, похоже пьяных: они шли, выкрикивая нацистские лозунги и оскорбляя евреев. Кровососы! Гады! Убийцы! Это она уже слышала и читала в газетах и немецких брошюрах. Один нес факел, другие вооружились палками, молотками и обрезками металлических труб. Ракель отвела Самуила от окна, задернула шторы и собиралась уже спуститься и позвать мужа, но мальчик вцепился в ее юбку. Самуил привык оставаться один, но теперь так испугался, что мать решила немного подождать. Гомон на улице стихал, и она предположила, что шествие удаляется. Вынула жаркое из духовки и стала накрывать на стол. Радио включать не захотела. По радио всегда передавали скверные новости. * * * Петер Штайнер принял друга в подсобке своей аптеки, где их ждала партия в шахматы, начатая накануне вечером, и бутылка бренди, уже наполовину опорожненная. Знаменитая «Аптека Штайнера» принадлежала семье с прадедовских времен, с 1830 года, и каждое следующее поколение заботилось о том, чтобы поддерживать ее в превосходном состоянии. |
