Кроме обиды в глубине души Лютикова зародилась еще неясная, но вполне объяснимая прежней его жизнью тревога: а ну как обратят на слова критика внимание облеченные властью в Раю? Нет, не такие, как староста или администратор, их Лютиков не опасался, а если там… наверху? Что и говорить, коль не жалует псарь, то уж царь точно жаловать не станет… Он посмотрел на музу Нинель. По молодости лет или полному незнанию жизни муза была безмятежной. Впрочем, для особых опасений причин пока не было. Да и добрая рецензия святого Петра многого стоила. Ставридин, скорее всего, с этой рецензией знаком не был, потому что вышла она практически в одно время с его собственной. Почему Ставридин был им недоволен, Лютиков мог только догадываться, но подозревал, что критик ручку свою пожалел.

Муза Нинель требовала, чтобы Лютиков выступил в том же «Книжном раю» с достойным ответом критику с холодной рыбьей фамилией, но поэт счел за лучшее отмолчаться.

И правильно сделал. В очередном выпуске «Книжного рая» короткой заметкой было отмечено, что критик Ставридин не выдержал тяжелых литературных испытаний и отошел, как критикам и полагается, в мир иной. Понимать надо было, на Земле Ставридину места уже не было, из Рая его поперли, а в Ад его, конечно, никто не пустил.

Понятное дело, без сильных мира сего здесь обойтись никак не могло, Лютиков мог торжествовать, Бог или близкие к нему были на стороне поэзии, которую исповедовал Лютиков.

Глава пятая

Если бы не было запретов, то люди, наверное, до сих пор жили в Эдеме.

Это надо было додуматься, поселить человека в райском саду и разрешить все, кроме срывания и пробования плодов одного-единственного дерева. Тут и мужику было трудно удержаться, а уж женщине!.. Я полагаю, что никакого змея-искусителя в Эдеме не было, этот самый змей жил в женской душе. Он ей и нашептывал: сорви и попробуй! А не было бы запрета, женщина, возможно, мимо этого дерева еще лет триста, а может быть, и даже все тысячелетие ходила бы.

Американский фантаст Роберт Шекли предложил своему читателю не думать о пантере ровно тридцать секунд. Оказалось это возможным только тогда, когда его герой потерял сознание. В забытье невозможное условие выполнить возможно, при полной памяти — никогда. А ведь Бог не только наложил на поведение в Раю некоторые запреты, он еще и наделил человека свободой воли. А запреты и свобода воли — понятия взаимоисключающие. Недаром философы определяли свободу как осознанную необходимость. Заметьте, осознанную!

А тут плоды на дереве висят, а рвать их нельзя. И это при всем при том, что непробованные плоды всегда кажутся вкуснее уже надкусанных. Автор, например, всю жизнь только читал про папайю, в его представлении она была именно запретным плодом — прочитать про нее можно было, а попробовать нельзя. Разумеется, когда возможность эту самую папайю попробовать представилась, автор не преминул ею воспользоваться.

Ах, братцы, разочарование было совсем таким же, как у Адама и Евы, когда их изгоняли из Рая! Лучше бы эта самая папайя оказалась для меня виноградом для лисы из известной басни!

Но попробовать очень хотелось. Слишком много я про нее читал. Даже если бы эта самая папайя росла в саду у «нового русского» и охранялась вооруженными головорезами и натасканными лично на меня бультерьерами, я бы все равно полез в этот сад.

Намеки музы на существование потустороннего мира с обратным знаком волновали Лютикова.

Молодость его пришлась на восьмидесятые годы, когда попсу начал потихоньку расталкивать рок и хэви-металл, поэтому память Лютикова хранила ритмы и тексты тех и других. Стихами то, что пелось с эстрады, назвать было трудно, поэтому в обращение и ввели понятие текст. Мол, что вы возмущаетесь, не стихи это никакие, сами должны понимать — тексты! Словно к тестам не существовало поэтических требований!

Одно направление пело:

Получалось довольно смешно и очень невнятно.