Я с раздражением наблюдал, как парень одевался. Вот он влез в узенькие синтетические брючки с идеальной стрелкой. Надел кипенно-белую нейлоновую рубашку. Прицепил черный галстук. Сунул ноги в сверкающие туфли на толстой ребристой подошве. И, насвистывая, принялся перед зеркалом расчесывать и приглаживать длинные взлохмаченные волосы.

«Пижон, — подумал я. — Стиляга». Во мне нарастала злость. Не люблю я эту породу. Хотелось наговорить ему чего-нибудь обидного. Я искал только повод для этого и закинул первую удочку.

— День спим, а ночь работаем? Все наоборот, не так, как все.

— А что делать? Каждый устраивается, как может. Я студент. Сейчас на каникулах. Вот и отсыпаюсь.

— Выпускник?

— Что вы! На первом курсе обитаю.

«Ничего себе, дубина. Лет двадцать пять с гаком — и на первом курсе. Мамин сынок».

— А сюда каким ветром?

— Эдик Переверзев, — представился он. — Сюда приехал читать лекции по путевке общества. Массы просветить, ну и кое-что подзаработать. Сегодня в семь выступаю в средней школе. О поэзии. А как вас зовут?

Я не отвечал, курил и проклинал случай, который загнал меня в один номер с этим тонконогим. А тот, видно, и не догадывался о моем состоянии. Знай себе охорашивался перед зеркалом и лениво так говорил:

— Поднадоело здесь. Все слишком однообразно. Завтра у меня свободный вечер. Днем выступлю в промкомбинате и…

— И пойдем со мной на ферму, — с плохо скрытым вызовом проговорил я. — Подышим навозным духом, поглядим, откуда берется молоко.

— С удовольствием. Люблю парное молочко. Оно пенистое и шипучее, как пиво.

Меня покоробило от этого сравнения, но я промолчал: представил, каким пугалом будет выглядеть он завтра на ферме, и злорадно улыбнулся.

На ферму мы пошли в сопровождении председателя колхоза и зоотехника. Я разговаривал с ними о кормах и надоях, а Эдик вышагивал чуть поодаль и молчал. Улучив минутку, председатель спросил:

— Это что за интурист с вами?

— Звездный мальчик. Хочет приобщиться к сельскому хозяйству и отведать парного молочка.

— Он нам всех коров перепугает, — засмеялся зоотехник. — В таком наряде надо на паркете чарльстонить, а не по навозу шлепать.

— По вашей ферме, наверное, и в броднях не пройти, — сказал я и не ошибся.

Коровник, видимо, уже несколько дней не чистили. Навозная жижа противно хлюпала под ногами. Коровы грязные, доярки в замызганных халатах, без косынок.

Эдик медленно пробирался по кромке сточной канавы. Он балансировал руками, становился на цыпочки, высоко вскидывал тощие ноги, перешагивая навозные кучи.

— Как же вы работаете в таких условиях? — послышался его удивленный голос. — Это же черт знает что.

— Вентиляторов нет, — взвился сразу зоотехник.

— Причем здесь вентиляторы? — рассердился Эдик. — Тут же утонуть можно. Представляю, что за молоко вы сдаете. Пополам с навозом.

Он был прав, но я смолчал и не поддержал его. «Смотри, какой критикан, — думал я. — Дать бы тебе вилы в руки».

Нас окружили доярки. Эдик взял у одной марлевую тряпку. Поднял ее за уголок, брезгливо сморщился.

— Фу, какая гадость. Хорошая хозяйка такой тряпкой не станет полы мыть. А вымя надо теплой водичкой подмывать. А потом вазелинчиком.

— Показали бы нам, как все это делается. Просветили бы, — с издевкой сказала высокая молодая доярка.

— Он, девочки, умеет и доить стильно!

— По методу буги-вуги!

— Одной рукой сразу двух коров!

Все захохотали.