Глядя вперед, прогоняя мысли, погруженная в апатию, она босиком прошла километров десять по лесу, когда ночь взяла верх над днем. Полная луна, отражая солнечный свет, позволила Еве идти всю ночь, практически не сбавляя скорости. С рассветом поднялся густой туман, а еще через полчаса Ева добрела до озера, береговую линию которого укрывали камыши. Не сбавляя шага, она зашла в воду и поплыла, перебирая руками по-собачьи и неуклюже дрыгая ногами. Заплыв продлился минут двадцать. Ева ступила на песчаный пляж, за которым в сотне метров снова виднелся лес. Девочка легла на песок и уставилась на рассветное небо, в котором постепенно исчезали огоньки самых ярких звезд. По щеке пробежала слеза, скатилась на песок и превратилась в комочек.

«Одной слезы будет достаточно, – подумала Ева, – больше я не смогу выжать из себя».

Годы изменили Еву, сделали ее черствой. Пройдя настоящий ад, сложно снова научиться плакать. Она села и взяла в руку горсть песка. Вход в рай был совсем близко, возможно, уже сегодня она встретится с Богом.

* * *

Лес закончился. Смеркалось. Когда Ева выбралась из густого елового подлеска, перед глазами ее предстала зеленая равнина, уходящая вдаль и сливающаяся на горизонте с белыми облаками, налипшими на голубое полотно неба. Прохладный ветерок колыхал грязные растрепанные волосы Евы, местами сбившиеся в колтуны. Девочка морщила черное от копоти лицо, глядя в солнечную даль. Изорванные лохмотья после озера так и не высохли до конца из-за похода через сырой лес.

Постояв пару минут, Ева продолжила путь.

Антон

– Сейчас, дорогая моя, скоро мы уйдем отсюда! – я сел возле Евы.

Дочь посмотрела мне в глаза, потом на нож, потом снова на меня. Я взял ее руку и повернул ладонью вверх.

– Не волнуйся, малышка, мы уходим. Мы уходим отсюда, – сказал я и погладил ее по волосам.

Поняв, что ребенку будет страшно видеть кровь, я снял с себя майку, сложил ее в несколько раз и положил ее Еве на глаза. Из коридора раздался громкий удар. Я понял, что фантомы ломают дверь. Времени нет. Взяв Еву за кисть, я провел ножом по ее венам на запястье. Из маленькой детской руки хлынула кровь, впитываясь в грязную, засаленную простыню. Я посмотрел на лицо дочери, прикрытое футболкой.

– Мы уходим, Ева, – шепнул я, – уходим в рай.

Удары, доносящиеся из коридора, не стихали. Я вспорол дочери вены на второй руке, а потом принялся за себя. Лезвие вошло в плоть моего предплечья глубже, чем надо. Вторую руку себе я резал осторожнее. Не знаю зачем. Просто мне показалось, что излишняя экспрессия в таком деле не нужна. Я лег возле Евы в лужицу крови. Лежал на животе и обнимал дочь правой рукой, а в дверь все бились и бились полицейские.

– Я люблю тебя, Ева. Я спасу нас, – сказал я, ощущая, как меня вращает по комнате. Открыв глаза, я приподнялся и уставился на Еву. Дрожащей рукой я снял футболку с ее лица. Девочка лежала, глядя в потолок. Глаза ее замерли. Я попытался поднести руку к голове Евы, чтоб погладить, но тело мое безвольно скатилось с дивана на пол.

Лежа на спине, я смотрел на люстру. Изображение медленно меркло под шум ударов тарана. Картинка потолка с люстрой перед глазами становилась все тусклее и тусклее, пока не погасла полностью.

* * *

Ева плывет по густой мягкой траве несколько часов. Прищуривается, когда понимает, что вдали находятся какие-то постройки. По мере того, как Ева приближается к загадочному сооружению, контуры этих построек становятся все более различимы. Спустя несколько минут до девочки начинают доноситься детские крики. Ева понимает, что перед ней детская площадка. Вот он домик, а вот левее кто-то качается на подвесных качелях. Чуть сзади горка, а возле – карусель.