В комнату неслышно вошел вице-президент, и, как по условному сигналу, гости веером расположились перед ним, предоставляя ему возможность, поворачиваясь то направо, то налево, подходя то к одному, то к другому, поговорить тихим голосом с каждым. Он являл, разумеется, самую элегантную фигуру в комнате, и даже шумливые гости с Запада, вынужденные признать его столь же очевидную, сколь естественную исключительность, приглушали голоса, говоря с ним. Некоторые из их дам сделали реверанс, будто перед ними сам монарх.

Ван Бюрен немедленно распознал, кто я такой.

— Мистер Скайлер. Я благодарен вам, что вы нашли возможным приехать.

— Для меня это такая честь, сэр, самая… — Я тут же сбился.

— Это честь для нас, если мне позволительно говорить и от имени президента. — Я снова заметил, что мы с ним одного роста.

— Я хотел вам сказать, сэр, что я… ну, что я далек от политики. От всех этих дел.

— Разумеется. Разумеется. — Мягкий голос твердо оборвал попытку разоткровенничаться. Если шишки Дипломатии и Сдержанности передаются по наследству, то понятно, откуда они у Ван Бюрена. Он разительно похож на полковника. — Нам доставляют удовольствие заметки Старожила. Очень милое чтение. — Потом он сказал что-то отрывистое по-голландски.

— Боюсь, сэр, я…

Снова очаровательная улыбка.

— Вы не владеете нашим отмирающим языком?

— Нет, сэр. Я не говорю по-голландски.

В другом конце комнаты вдруг все задвигалось. Я услышал шепот: «Президент». Но Ван Бюрен по-прежнему уделял все свое внимание мне.

— Что слышно о полковнике Бэрре?

Признаюсь, рассказывая ему о переселении полковника на Статен-Айленд, я устремил внимание (но не взгляд) на входную дверь, на пороге которой только что появился генерал Джексон.

— Передайте ему, что я навещу его, если успею до выборов. — Я постарался скрыть изумление. Ни один кандидат, желающий стать президентом, не навещает открыто полковника Бэрра. — Однако, — продолжал он как ни в чем не бывало, — если я не попаду на Статен-Айленд, передайте, что в мыслях я всегда с ним.

Уголком глаза я видел в самом центре комнаты высокую худую фигуру в черном.

— Вы многое потеряли, мистер Скайлер, ибо вам не довелось знать Аарона Бэрра в расцвете сил. Для всех нас он был божеством.

— По-моему, он блестящий человек, сэр, и не имеет себе равных.

— Он очень любит вас. Он недавно написал мне об этом. — Слегка поклонившись и прошептав «с вашего позволения», вице-президент повернулся ко мне спиной и приблизился к старому генералу, который стоял очень прямо под сломанным, пыльным канделябром.

Веер, каковым расположились гости при появлении Ван Бюрена, сменился более целесообразным колесом, а в центре его поместился президент, держа в левой руке черную трость, как скипетр.

Гости устремлялись к нему, как колесные спицы. Каждого представлял секретарь, но президент, видимо, знал чуть не всех в лицо и здоровался, не давая секретарю договорить.

Со мной обстояло иначе.

— Мистер Скайлер из Нью-Йорка, — сказал секретарь, сверясь со списком.

Когда я пожимал странно мягкую руку победителя при Новом Орлеане, у меня закружилась голова. Я низко поклонился. Президент сказал:

— Добрый вечер, сэр. Мистер Ван Бюрен хорошего мнения о вас. Вы оказали нам честь своим присутствием. — В вежливой форме заключалась небрежность, в глазах же было иное. Когда он с тобой говорит, он смотрит только на тебя. Глаза хищника, подумалось мне, глаза убийцы, но тут я вспомнил глаза-незабудки Ричарда Робинсона.