Изменить размер шрифта - +
 — К моему облегчению, грозу пронесло. Никто еще не связал моего имени с книгой полковника Крокетта. Но вряд ли кто ее читал. Даже я сам не читал ее. Славная смерть автора совершенно затмила его упражнения в жанре политической клеветы. Мир предпочитает помнить Дэйви Крокетта легендарным героем, который голыми руками отбивается от мексиканских орд и падает наконец среди развалин Аламо, сраженный… мексиканскими педерастами?

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 

Мистер Брайант остался доволен моим описанием «Обеда в Белом доме», помог добавить кое-какие политические подробности.

— Вы произвели хорошее впечатление на мистера Ван Бюрена, — уверил он меня.

— Откуда мне знать? Он ничего не сказал.

— А когда он что-либо говорит? Но в ноябре его выберут, а вы наверняка получите назначение. Теперь же позвольте набросать вам небольшой путеводитель по Европе. — И в течение часа вечно занятой редактор «Ивнинг пост» составлял для меня список мест, какие мне надлежит посетить. Любопытно, скольких американских писателей влекло Средиземное море: Ирвинга — Гранада, Купера — Сорренто, Брайанта — Рим; не говоря уже о таких, как я: будь у меня деньги, я осел бы там навсегда.

Я вышел из редакции на Пайн-стрит, пошел пешком к Бродвею и услышал, что меня окликает — нет, ко мне взывает — женский голос:

— Шарло! — Я повернулся и увидел золоченую карету и в ней мадам. — Залезай-ка, залезай! — Я последовал приказанию. Кто посмеет ее ослушаться.

Я не видел мадам два гада, но она совсем не изменилась.

— Я была в Саратога-Спрингс, pour la santé. На Бэтери! — крикнула она кучеру, добавив с мерзкой ухмылкой: — По развалинам! — Она посмотрела на меня красными глазами. — Должна признаться, меня иной раз бросает в frisson, когда смотрю на то, что огонь сделал со всеми этими злыми долларопоклонниками. — Вот уж не ожидал услышать из уст мадам осуждение источника ее величия, предмета ее всепоглощающей страсти. — Почему я вас так редко вижу, Шарло? Почему вы меня покинули?

— Я так занят.

— Знаю. J’ai lu vos pièces! Какой талант! Вы должны написать о моем доме. Это все, что осталось от Нью-Йорка. А теперь скажите мне… скажите правду. Как он? — Очевидно, она думает обо всех развалинах сразу.

— Я не видел полковника с июля. Он был тогда очень слаб. Почти не разговаривал.

— О, бедняга! Можно мне навестить его до завершения развода? То есть до середины сентября. — Она вдруг нахмурилась. — Mon Dieu! Неужели мне придется после развода сменить герб?

Я тупо смотрел на нее.

— А я-то думала, что Старожил все замечает.

Ага, дверцы кареты украшены и вице-президентской печатью, и фамильным гербом Бэрров!

— Разумеется, — сказал я твердо и радостно, — вам придется его закрасить.

Мадам вздохнула. Конечно, ей не повезло, но вид обгоревших домов на Уильям-стрит вернул ее в хорошее расположение духа. Нищие еще роются среди развалин, несмотря на многочисленные объявления, грозящие карой. Всю нижнюю часть Манхэттена займут коммерческие здания. Обитатели переезжают вверх, на Четвертую улицу и даже дальше. Я тоже переезжаю.

На Бэтери карета остановилась, мы остались внутри, наблюдая обычный парад. Напротив продавались гречишные оладьи, и я сразу вспомнил, что целый день ничего не ел.

— Я не знала другого такого мужчины — sauf l'Empereur . — Мадам вдруг шмыгнула носом. Слезы? Вряд ли, наверное, насморк.

— Вы должны его навестить.

— Ему там не плохо?

— Думаю, сносно.

Быстрый переход