Она вынуждена была обратить на него внимание: в лице мелькнула растерянность. Мгновение — и, всплеснув руками, чебуречница восхитилась:

— Аронов! Сам Аронов! Полный отпад!

— Да, это я, — подтвердил он и сгреб девицу в охапку, утаскивая ее в авто.

Там все и состоялось. Она кричала: "Тележка!

Моя тележка!" — но не слишком сопротивлялась.

А когда Матвей успокоил ее: «Все потери тебе возмещу», — и вовсе стихла. Но отдалась как-то вяло, без огонька.

— Ну и где же твое вдохновение? — недовольно спросил он, поспешно приводя в порядок костюм.

Она, натягивая потрепанные джинсы, кивнула на лобовое стекло:

— Так люди же ходят, центр Москвы.

Матвей усмехнулся:

— Эка невидаль, люди ходят. Они ходят везде, а я летать тебя приглашаю, возноситься, парить… Нет, вижу, не хочешь ты стать звездой.

Она разволновалась:

— Страшно хочу! Приходи завтра, сам увидишь.

Я и завтра здесь буду…

— Завтра я занят, прощай. — Он многозначительно открыл перед ней дверцу.

Сникнув, она вылезла из машины и уныло покатила свою затрапезную тележку по улице. Покатила уже без прежнего задора. «Беляши, пирожки», — бубнила она вялым голосом.

«Совсем охренел, трахаю кого попало», — подумал Матвей, равнодушно глядя ей вслед и рассеянно поворачивая ключ в замке зажигания.

Благодаря своему кретинизму на деловое свидание он опоздал, о чем, впрочем, не жалел нисколько: истина дороже. Теперь нет сомнений, он по-прежнему секс-символ, доказательством "чего послужила эта убогая шлюшка.

И довольный, Аронов, газанув, помчался по улицам города. В наивной радости своей он не замечал логического прокола: если девица шлюшка, то совокупление с ней вовсе не доказывает, что он секс-символ. Зачастую даже напротив. Аронов же ликовал.

И опять недолго. Через несколько дней, утром, выходя из Большого (был там по делам), он столкнулся с ней лицом к лицу. Как обычно в таких случаях, слегка напрягся — сейчас начнет приставать, навязываться, лезть с укорами…

Но как бы не так: девица ему равнодушно кивнула и мимо прошла. Он и рта раскрыть не успел.

Мгновенно в голове Матвея появились две мысли на одну и ту же тему, можно даже сказать, одинаковые:

«Недурная у нее фигура» и «Неплохо сложена».

Вот как сильно он растерялся. Не ожидал. Изумленно остолбенев, долго смотрел ей вслед: столько, сколько позволяли прохожие. Лишь когда девица скрылась из виду, побрел к своему автомобилю, гадая, в чем секрет ее равнодушия. Тут он вспомнил, как небрежно в последний раз с ней поступил, как едва ли не пинками из машины выгнал…

Вспомнил и успокоился: «Обиделась».

И снова занозой засела девица в его голове: «Если обиделась, тогда кивала зачем? Просто прошла бы мимо, делая вид, что не заметила. Нет, так ей не годится, надо же мне продемонстрировать свое презрение. Но презрения она как раз и не демонстрировала».

Все сходилось к тому, что странная она, эта девица, совсем непонятная. Обескураживала она Матвея.

И это при всем его (многообразном) знании женского материала. Впрочем, именно знание это и послужило капканом. Другой бы, менее опытный, вряд ли странность в девице заметил.

Дальше — хуже. Несколько дней спустя, спеша по делам, Матвей снова увидел девицу в окно своего авто. Она мерзла. В обтрепанном старомодном прикиде топталась у памятника — довольно жалкое зрелище. Вывод напрашивался один: проезжай мимо — смотреть не на что. Но Матвею показалось странным, что он так часто на нее натыкается.