Картину довершали два павлина, в темноте похожих на индеек, сидевших, нахохлившись, на коньке крыши сарая и время от времени вскрикивавших чужим колючим клекотом.

Старушка плакала, шмыгая носом, сцепив перед грудью руки и мотая ими в такт всхлипам перед коленями Оны Саулене.

— Не погуби, Она… Прости меня, грех попутал..

— Прощала. Хватит. — Почти не разжимая губ, не взглянула на нее Саулене.

— С кем не бывает?.. Отдай корову.

— Не отдам.

— С голоду помру я… и дочка тоже… Пожалей.

— А кто меня пожалеет? — сипло, с затаенной болью спросила Саулене. — Ты? Нет у тебя совести, Петронеле… и никогда не будет. Кончено. Ты — мой враг.

— Я? Побойся Бога, Она. Какой я тебе враг? Все наши годы молодые подружками были. Забыла? Вот, как я сейчас перед тобой, обе спину гнули, коленки мозолили перед хозяином. Нешто забыла?

— Ничего не забыла. Не лезь ко мне в душу. Зачем убиваешь меня?

— Слушай, Петронеле, — тяжело уперлась в свои колени и слегка подалась вперед Она. — Ты меня на жалость не бери. Говорила с тобой… много раз, не послушала. Не пошла ты в колхоз — твоя воля. Но грабить нас, травить клевер по ночам не позволю.

— Так куда ж мне податься? — заломила руки Петронеле, — Землю, последний кусочек отняли. Где корову пасти? На крыше? Нам без коровы — смерть.

— Твоя забота. Клевер наш, не зарись на чужое Корову не отдам! Заплатишь штраф — запомнишь, не полезешь к чужому.

— Чем я платить буду? Нет у меня ничего — хоть шаром покати. Помрем мы с дочкой…

Петронеле завыла в голос, плюхнулась лицом в землю и поползла, вытянув губы, к ногам Саулене, чтоб поцеловать их.

— Пощади… Не убей…

Саулене болезненно поморщилась и, тяжело нагнувшись, оттолкнула голову Петронеле от своих ног.

— Все. Разговор окончен. С одышкой произнесла она, силясь подняться с кресла. — Витас! Сукин сын! Чего глазами хлопаешь? Загоняй корову и одень замок! Витас вздрогнул, повернулся к корове и, стараясь смотреть мимо Дануте, стал наматывать конец цепи на кулак. Дануте зверем сверкнула на него глазами, ухватилась двумя руками за рог, потянула к себе.

— Чего стал? — едко спросила Саулене. — Девки боишься?

Витас рванул цепь к себе, и корова мотнула голову к нему. Дануте выпустила рог, руками легла на шею корове и, подавшись вперед, плюнула Витасу в лицо.

— Вот тебе! Холуй колхозный!

Она выскочила к крыльцу, нагнулась над распростертой матерью.

— Вставай! Зачем, как собака, лижешь ей ноги? Отольются ей наши слезы, гадюке. Вставай. Не помрем. Они раньше передохнут.

С крыши в один голос вскрикнули оба павлина, а корова недоуменно замычала, когда Витас стал тянуть ее в сарай.

— Ой, убили, ой, ограбили, — запричитала Петронеле, вставая с земли. — Что ж это делается, люди добрые?

— Подавись, жаба! — как плевок, выпалила Дануте в лицо Саулене. — Сдохнешь! Одна, как ведьма! Никто воды не подаст!

Она подобрала с земли оброненный платок матери и, обняв ее за худые, трясущиеся плечи, повела со двора.