Гитлеровцы скрупулезно подвели итог деятельности «Маршрутников»: нанесенный убыток (Ингульский аэродром, склад в парке Петровского, потопление плавучего крана, склад с обмундированием и пр.) был оценен не то в 45, не то даже в 50 миллионов марок. (Такой счет — по различным источникам — выставили в гестапо экономные «фрицы» «инженеру Корневу».) Впрочем, вместо этих абстрактных цифр можно было выразить и конкретную, вполне понятную для всех претензию: из-за действий подпольщиков гитлеровцам не удалось наладить работу по судоремонту на Черном море, а уж тем более — какое-то судостроение. Мощнейшие предприятия города Николаева просто-напросто простаивали, несмотря на все капитальные вложения и проводимую там работу, — то есть на выходе, реально, ничего не было. Однако думается, что подсчитывать ущерб, нанесенный германской казне из-за провала программы по судостроению и судоремонту, специалисты «на месте», то есть в Николаеве, не стали — это грозило бы немалыми неприятностями для многих, особенно в местных подразделениях спецслужб, а потому ограничились подсчетами стоимости сожженного обмундирования и взорванных самолетов…

Хотя один весьма серьезный специалист нам уточнил, что спецотряды НКВД, действовавшие за линией фронта — такие как «Победители» Дмитрия Николаевича Медведева или «Местные» Станислава Алексеевича Ваупшасова, — нанесли оккупантам гораздо более серьезный урон, нежели любая из нелегальных резидентур. Очевидно, что это так. Но вдумаемся: те же «Маршрутники» работали бок о бок с представителями оккупационной администрации, пользовались их доверием — точно так же, как сотни и тысячи искренних коллаборационистов или людей, по тем или иным причинам вынужденных добросовестно служить гитлеровцам.

Но после каждой диверсии у захватчиков нарастала подозрительность, возникало чувство, что почва уходит у них из-под ног, и неизбежно падало доверие ко всем их окружавшим людям. Партизаны, действовавшие на железнодорожных магистралях, в лесных массивах или на проселках, — это неизбежная реальность пребывания на оккупированной территории, к этим встречам захватчики в общем-то морально готовы, они их подсознательно ждут. Однако когда посреди города, про который говорится, что немецкие солдаты чувствуют себя здесь как на курорте, когда этот город «вычищен», запуган и пребывает под круглосуточным надзором, внезапно сгорает тщательнейшим образом охраняемый склад — от этого становится страшно. И угадай теперь, где и что загорится в следующий раз, в кого полетят из-за угла пули или гранаты — никто и ничто не были застрахованы… А ведь любой человек нуждается в отдыхе, жить 24 часа в постоянном напряжении невозможно — но именно так заставляли существовать гитлеровцев (жизнью это уже и не назовешь!) сотрудники нелегальных резидентур.

Впрочем, им самим приходилось жить точно так же, потому как рядом постоянно был враг, потому что они сами существовали под чужими личинами, в чужих шкурах. Успешно выполнив очередное задание, они, в отличие от партизан, не могли посидеть у костра в кругу товарищей, которым можно доверять на все сто процентов, выпить с ними водки, вспомнить о тех, кто ждет тебя дома, позлословить насчет дураков-«фрицев», дружным хором спеть про то, что «Красная армия всех сильней…» или в одиночку, протяжно и жалостливо, что «…нельзя рябине к дубу перебраться» — в общем, расслабиться самым простым, человеческим образом.

У подпольщиков, для того чтобы расслабиться, условий не было.

Подвиги нельзя сравнивать — их можно только оценивать, причем в совершенно индивидуальном порядке…

Вот, наверное, и всё. Известно, что когда Виктору Лягину было объявлено, что он будет расстрелян, он попросил его не расстреливать, а повесить — как вешали гитлеровцы большинство арестованных ими подпольщиков.