— Как? Выпорол, что ли? — усмехнулся Леша.

— Просто убедил в том, что только очень слабый человек, который не умеет пользоваться аргументами, заменяет их матом и криком. Что это унижает не только подчиненных, но самого тебя, дискредитирует как руководителя. Всё это произвело огромное впечатление на Грайфера, он потом стал одним из главных соратников Муравленко, а его самого считал «высшим существом в нефтяном деле», «буровиком от Бога». И даже выражение такое придумал для всех нас, кто был так или иначе рядом с Виктором Ивановичем, — «птенцы гнезда Муравленковского». Вроде аналогии с «птенцами гнезда Петрова» — это когда Петр I преобразовывал Россию со своими соратниками… У Муравленко их тоже было много, и все как на подбор, ни одного негодяя, мерзавца или предателя. Все — тоже личности. Тот же Грайфер, Аржанов, Крол, Дунаев, Фаин, Кузоваткин, Филановский, сыновья Валерий и Сергей также шли по его стопам.

Не случайно и нефтяные месторождения теперь названы в честь этих выдающихся людей — Абазаровское и Литваковское, Аржановское и Дунаевское, Ефремовское и Кузоваткинское, Лазаревское и Назаргалиевское, Повховское и Сусликовское, Фаинское и Кудринское, — тут дядя Коля споткнулся на слове и уточнил: — В честь другого Кудрина, Виктора Михайловича, не нынешнего министра финансов, в честь этого только какой-нибудь стабилизационный фонд с дырявым днищем назовут, и то вряд ли…

А сквернословие, мат — это от ущербности мыслей, когда сказать толком нечего. Такое же загрязнение русского языка, как сточные воды. Вот возьмем нефть, вернее, ее отходы. Один грамм нефтепродуктов, если его пустить в чистую воду, делает непригодным для питья 100 ее литров. А речь человека — это та же проточная вода. Та же природная среда обитания. Я тебе могу процитировать слова академика Трофимука, сказанные по поводу производства, но, как я считаю, полностью относящиеся и к родному языку: «Существует высшая, социальная эффективность — развивая промышленность для удовлетворения материальных потребностей людей, мы не имеем права подрывать первичную материальную основу жизни общества — природу». Под этой фразой всегда и с полным основанием мог подписаться и Муравленко.

Они пересекли Окружную дорогу, вышли к забетонированному искусственному водоему, возле которого были разбиты клумбы с анютиными глазками и росли декоративные синие ели. До Байкальской улицы, где стоял их дом, рукой подать. Здесь в районе все улицы носили сибирские и дальневосточные названия — Хабаровская, Уральская, Амурская, Камчатская… Тюменской только не было. А должна была бы быть — как и Муравленковская.

— Что касается выпивки, — продолжил дядя Коля, — то сам Виктор Иванович практически не пил. Мог изредка после удачной охоты пропустить рюмочку «для сугрева», или на базе отдыха в Лебяжьем — под шашлычок, или на даче у будущего премьер-министра СССР Николая Рыжкова, с друзьями то есть. Но пьянок на рабочем месте не терпел. Строго наказывал. А мог вообще без штанов оставить.

— Как это? — не понял Алексей.

— А вот как. Нотаций он читать не любил, но мог проучить по-своему, по-муравленковски, с юмором, чтобы надолго запомнилось. Шли они как-то из Нижневартовска в Сургут на катере. Расстояние между городами — 250 километров, за ночь должны были добраться. Местные руководители сели ужинать, ну, естественно, расслабились, преферанс с водочкой и так далее.