Он свернул влево у ряда почтовых ящиков, колёса дрязгнули струной скотозащитного заграждения, запарковался у конюшенного амбара и вошёл. КК отвалил в Синее Озеро по делам, а Лунопряник была дома, приглядывала за Лотосом, младенцем. Раки собрались в старой викторианской ванне, что служила также поильной лоханью. Зойд и Лунопряник сачком вместе выудили всех, взвесили на аппарате для замеров семян, кормов и удобрений, и Зойд выписал ей чек задним числом, который ему ещё придётся как-то ухитриться, раз сей день уже настолько авансирован, обеспечить.

— Кто-то в «Самородке» вечером на днях, — младенец на руке, глядя на Зойда прямо, встревоженно, — про тебя спрашивал. КК решил, ты его знаешь, но мне всё равно ничего не сказал.

— Из латиносов господин, причёска полу-Элвисова?

— Н-ну. У тебя неприятности, Зойд?

— Луна, миленькая, а когда их у меня не бывает? Не упоминал, где остановился, чего-нибудь такого?

— По большей части просто сидел и пялился в Ящик в баре. Какое-то кино по «86-му». Немного погодя заговорил с экраном, но, по-моему, не нагрузился, ничего.

— В натуре несчастный чувак, делов-то.

— Фигасебе. Такое да от тебя… — Заметив необычную улыбку Зойда, младенец откликнулся эхом:

— Такойда тебя!

Ракообразных они перенесли в лохани с водой в кэмпере, и Зойда уже вскоре качало и плескало обратно вниз по дороге. Лунопряника и Лотоса он заметил в заднем зеркальце — они провожали его взглядами за поворот, пока их не спрятали деревья.

Так, снова блядский Эктор. Зойд едва разминулся с ним в тот вечер, не объявившись в «Потерянном самородке», на своём обычном водопое, предпочтя вместо него кабинку в самой глуби «Парового ишака», почти что на старой Плазе Винляндии, в баре, уходившем корнями сильно в туманы прошлого века. Немного погодя туда сунулся Ван Метр, и они сидели, медленно омываясь «Удачным лагером», распустив нюни по стародавним временам.

— Образованная пися, — вздыхал Зойд, — даж’ не знаю, пчу, по кыкой такой причине я, должно быть, лёгкая мишень. Она была киношница, в Беркли училась, а я народу канавы копал, она чуть в натуре умом не тронулась, когда выяснила, что залетела.

Дело это давнее, старое как Прерия, которая сколько-то была темой дебатов. Френези поступали бесплатные советы и так, и сяк. Кто-то говорил ей, что это конец её жизни как художника, как революционера, и понуждал её сделать аборт, что обеспечить по тем дням было не так-то легко, если не ехать к югу от границы. А если желала оставаться на севере, нужно быть богатой и пройти комиссионные учения с гинекологами и мозгоправами. Иные же отмечали, что за оттяжный ей выпал шанс вырастить ребёнка политически верным манером, хотя определения такового варьировались от чтения ребёнку на ночь Троцкого до подмешивания в молочную смесь ЛСД.

— Но больно-то оттого, — продолжал Зойд, — до чего невинной я её считал. Ёбаный же дурак. Мне хотелось научить её уму-разуму, в то же время оберечь от знания, до чего говённым всё может стать. Вот я балбес.

— Ты винишь себя за те дела, в которые она впуталась?

— За то, что чересчур много чего не видел. Что считал, будто ей сойдёт это с рук, думал, что мы их всех побьём.

— Н-да, тут ты проебал, — Ван Метр хорошенько себе похмыкав. Их дружба много лет отчасти покоилась на том, что каждый делал вид, будто насмехается над злосчастьем другого. Зойд посидел, кивая: Всё верно, всё верно. — Так дёргался из-за Эктора, даже не знал, что жену твою пялит другой федеральный дядя, пока она совсем не пропала! Улёт что надо, чувак!

— Ценю поддержку, старина, но я всё равно тогда был рад не путаться на пути у Эктора, да ‘ще так, чтоб жопа в не слишком большую мясорубку попала.