После Сесили и Джин почему-то рассорились, однако в конце ноября, когда стало очевидно, что мисс Хейвуд вот-вот будет помолвлена с братом Сесили Филипом и станет миссис Кассиди, они стали снова проводить много времени вместе. И тут Черити неожиданно заметила, что общество кузины и её подруги ей самой не очень-то по душе. Девицы либо говорили о пустяках, либо — осуждали всех подряд, но стоило войти в комнату леди Дороти — превращались в скромных и кротких ангелов.

Черити не нравилось лицемерие Вирджинии и Сесили, она знала, что за её спиной скажут гадости и о ней, и под любыми предлогами уходила то в лавку за лентами, то проехаться по окрестностям, то прогуляться в парке. Когда зимние холода и снегопады стали препятствовать прогулкам, и ей волей-неволей приходилось коротать вечера в гостиной, она томилась непонятной тоской, на задаваемые ей двумя светскими красавицами вопросы отвечала невпопад, и тем лишь упрочила свою репутацию глупышки. Правда, теперь её это совсем не трогало.

Черити порой ловила себя на том, что мало понимает кузину. Временами в Джин проступало что-то такое, чего Черити просто не умела назвать. При этом без мисс Сесили отношение к ней Вирджинии было иным — почти дружеским, хоть и покровительственно-высокомерным.

Мисс Флора Стивенс, новая знакомая Черити, была полной противоположностью Вирджинии Хейвуд. Её лицо не поражало красотой, но голубые глаза, умные и серьёзные, очень её красили. Черити она понравилась ещё и потому, что напомнила изображение на старой шкатулке, доставшейся ей от покойной матери: юная девушка стояла у двери, уже надев шляпку, и смотрела в окно, размышляя, брать ли зонт. Мисс Стивенс походила на эту девушку и милым личиком, и тем задумчивым, чуть рассеянным выражением, что часто свойственно натурам, одарённым истинной добротой.

Они на полчаса, остававшиеся до приезда гостей, уединились у камина, и приятная мягкая речь и ненавязчивые вопросы мисс Флоры заставили Черити разговориться, хоть сама она считала, что в её жизни ничего интересного нет.

— Так значит, вы потеряли отца и мать? Как это тяжело…

Черити быстро покачала головой: она не любила жалеть себя. Горе не демонстрирует своих язв, унижение не пересчитывает обид.

— Да, я сирота, но у меня много родни, — оживлённо проговорила она. — И тётушка Марджери, и её сын полковник Селентайн, хоть я видела его только в детстве. Я тётушка Дороти Хейвуд. Когда матушка умерла, сэр Тимоти Хейвуд, он баронет, взял меня к себе в дом.

— О, баронет? Он из джентри?

— Нет, — Черити чуть замялась, — он просто купил поместье Кингсбери Холл, а разбогател на торговле антиквариатом.

— Но вы — мисс Тэннант-Росс. Ваш отец из джентри?

— Да, но он оставил только долги, доставшиеся ему ещё от отца, — Черити не любила говорить об этом.

— А у Хейвудов есть свои дети? — дипломатично ушла от неприятной темы мисс Стивенс.

— Да, конечно. Это моя кузина Вирджиния, она просто красавица, и мои кузены Винсент, Энтони и Льюис.

— Они все уже взрослые?

— Кузену Винсенту двадцать пять, Энтони двадцать четыре, а Льюису всего пятнадцать, он ещё учится в Итоне. Вирджиния же старше меня на полтора года, а мне только осенью исполнилось семнадцать.

— А ваша кузина, вы сказали, красавица?

— Вирджиния очень хороша, — кивнула Черити, — за ней дают тридцать тысяч, и в семье все надеются, что она сделает прекрасную партию.

— А вы сама выезжаете в свет?

Черити чуть смутилась, но быстро нашлась.