Стоящая на подоконнике девушка вешала штору. Она обернулась на его шаги; бившее через оконное стекло солнце заливало ее рассеянным, словно приглушенным светом, в котором она выглядела хрупкой, юной, совершенно беззащитной. Дорошин оценил мягкие изгибы ее тела, совершенство фигуры, нежность тонкого, словно сделанного из дорогого фарфора личика, тяжесть толстой белокурой косы, небрежно перекинутой через плечо, и тут же поспешил навстречу, чтобы подхватить огромный гобеленовый лоскут, который она держала в руках.

– Давайте я вам помогу.

– Ой, спасибо. – Девушка обрадовалась предложению так явно, что он невольно улыбнулся. Свет теперь лился из ее глаз, огромных, фиолетово-желтых глаз, обрамленных черными ресницами, невыразимо длинными и пушистыми, как у куклы. Дорошин даже не представлял, что у живых людей могут быть такие ресницы. – Я с этими шторами умучилась вся. Такие тяжеленные, сил нет. С одним окном уже справилась, вот со вторым бьюсь, и еще два впереди. Представляете?

Дорошин представлял. Помочь этому сказочно прекрасному созданию было его мужской обязанностью. И, принимая тяжелый гобелен, он сразу забыл, зачем вообще в разгар дня явился в областную картинную галерею. Не на экскурсию же, на самом-то деле.

– Как вас зовут? – будто невзначай спросил он у девушки, чьи руки легко порхали над тканью, продевая толстые крючки в петли, прорезанные в шторной ленте. Дорошин никак не мог разглядеть, есть ли у нее обручальное кольцо.

– Ксюша. Ой, извините. Ксения Александровна Стеклова. Младший научный сотрудник. Искусствовед. А вы к нам по делу?

– Почему сразу по делу. Может быть, я посетитель. Пришел с новой экспозицией ознакомиться. – Он привычно ушел от ответа, потому что сам не знал, есть ли у него здесь дело, или все, что от него требуется, это выслушать порцию старческих бредней.

– Нет-нет. – Ксюша звонко рассмеялась, и ее смех, словно звон колокольчика, рассыпался по просторной прохладной старинной зале. – Открытие новой экспозиции у нас только завтра. Сегодня музей закрыт для посетителей. Вы же видите, мы готовимся. – В подтверждение своих слов она чуть потянула штору из его пальцев. – Но вас пустили, значит, вы по делу, причем по важному.

– Мне нужно повидать Марию Викентьевну, – признался Дорошин. – Она попросила меня зайти.

Мария Викентьевна Склонская была единственной любовью его умершего дяди. Тот не называл ее иначе как Машенька и сумел пронести свое чувство через всю жизнь, не расплескав ни капли.

Дядюшка рассказал ему о ней совершенно случайно, когда размякший после хорошей парилки Дорошин, уже переживающий разлад с женой, но еще до конца не отлученный от семьи, спросил, почему брат отца никогда не был женат.

– Не нашли ту, единственную? – спросил он, в общем-то не ожидая услышать правдивого ответа.

– Почему же, нашел. – Дядька пожевал тонкими старческими губами. – Только поздно нашел. Помнишь, как у Пушкина? «Но я другому отдана и буду век ему верна…» Как раз наш с Машенькой случай.

– Она была замужем?

– Она собиралась замуж. Причем за моего учителя, человека, которого я безмерно уважал. Профессора Ивана Александровича Склонского. Он был старше ее. То чувство, которое она к нему испытывала… Нет, это была не любовь, конечно нет. Но уважение, огромное уважение, практически преклонение. Их брак был одобрен отцом Машеньки, которого она боготворила и ослушаться не могла. И хотя тоже полюбила меня всем сердцем, но все-таки вышла замуж за Склонского.