Да, сказала Оливия, умерла — покончила с собой, отравилась газом, и, что особенно неприятно, выбрала для этого ее, Оливии, десятый день рождения.

Андреа вдруг нырнула под стол, чтобы спрятаться от Шерон. Шерон — та самая, педантичная и внушающая страх девица, что захватила власть в группе борьбы за раскрепощение женщин, — жила с Андреа в одной квартире. Это была одна из тех студенческих квартир, жильцы которых в начале учебного года друг друга не знают, а к концу года — не любят. Это была также одна из тех квартир, где каждый жилец закупает продукты на себя, поэтому в небольшом холодильнике стояли в числе прочего пять пакетов молока (надписанных владельцами). Еще в этой квартире постоянно спорили о том, кто взял чье масло и кто поживился чужими кукурузными хлопьями. Шерон уже дошла до того, что помечала уровень на своей бутылочке томатного соуса и взвешивала свои куски маргарина.

Она сразу увидела Андреа и тут же направилась к ней. На Шерон была обтягивающая водолазка-«лапша», которая подчеркивала ее небольшую, ничем не стесненную грудь со странно выпуклыми сосками. На ходу грудь гипнотически подпрыгивала.

— Она думает, что я съела у нее треугольник плавленого сыра, — хлюпнула носом Андреа. — Как будто я себе такое позволяю. В нем миллион калорий.

К счастью для Андреа, Шерон отвлеклась на пьяного регбиста, во всеуслышание заявлявшего, что он совершил немыслимые непристойности, и притом самым неестественным образом.

Я заметила, что Оливия неотрывно смотрит на Протея, словно пытаясь решить в уме особо заковыристую логическую задачку. Оливия, как и Боб, собиралась получить двойной диплом по английскому языку и философии. В отличие от Боба, она шла на диплом первой степени. Ее так заворожил вид Протея, что измученный Кевин рискнул поднять взгляд к ее коленям. В руках он сжимал фрагмент «Хроник Эдраконии», которые перевалили уже на четвертый том (мало чем отличавшийся от первых трех).

— Леди Агаруиту, — тихо произнес он, обращаясь ко мне (ибо по неизвестной причине уже давно назначил меня в слушатели), — заточил в башню…

— Какую леди? — перебила Кара, подняв взгляд от какой-то тряпки навозного цвета, которую она извлекла из рюкзака и принялась сборить, невзирая на сосущего младенца.

— А-га-ру-иту, — сердито произнес по слогам Кевин и покраснел, потому что образ Агаруиты был списан с Оливии; конечно, Оливия наверняка не была крестницей королевы драконов, но иногда в самом деле походила на узницу, которую заточил в башню «коварный лорд Лебарон, известный также как Драконобойца».

Протей с чпоканьем отсоединился от груди Кары и рассеянно поглядел на потолок, словно пытаясь что-то вспомнить. Кара воспользовалась моментом, чтобы еще раз нырнуть в рюкзак, и на сей раз достала несколько бесформенных свечек тусклых пластилиновых тонов. Некоторые из них были утыканы разной мелочовкой — видимо, в качестве украшения: бобами, чечевицей, мелкой галькой, иногда — листьями. Большинство свечек выглядело так, словно их формовали в жестянках из-под кошачьей еды. Эти свечи были ответом балниддрийской коммуны на текущую чрезвычайную ситуацию.

— Нам пришлось поднять цены, потому что спрос большой, — сказала Кара.

— Спекулянты-капиталисты, наживаетесь на народной беде, — сказал Шуг.

Я купила у Кары свечку — она мне была очень нужна. Свечка была тяжелая, вполне сгодилась бы проломить кому-нибудь голову.

— А потом сжечь улику, — сказал Кевин. — Гениально.

Оливия не видела Роджера Оззера — он стоял в дверях и украдкой жестикулировал, пытаясь привлечь ее внимание незаметно для всех остальных.

Регбисты у стойки бара вдруг взревели с новой силой — один из них влез на стол и начал медленный, неаппетитный стриптиз.