В центре этого уровня стояло огромное здание из блестящего черного мрамора с темно-красными вкраплениями. Его окружал двор, который тоже был полон фонтанов из мрамора и скульптур из чистого золота. На протяжении тридцати метров не было никаких отверстий, не считая четырех резных ворот. Затем все здание стало представлять собой разгул замысловатого дизайна: бельведеры, шпили, минареты, арки, длинные гирлянды привычного красочного стиля, мраморные сосульки, тонкие резные колонны с искусно сделанными капителями, словом — волшебная страна разнообразных чудес. Чем-то это напоминало огромные храмы Ангкора и других затерянных городов Камбоджи, и, тем не менее, резьба подземного города не была такой живописной и одновременно привычной, как на Земле. Из самой вершины здания вытянулся тонкий заостренный шпиль, выполненный целиком из кроваво-красного мрамора. Над ним парил хрустальный шар, точно такой же, как и над гигантским сооружением вентиляционной системы, сияя точно таким же темно-розовым блеском, блеском, который отражался через каждые восемьсот метров меньшими кристальными шарами, висящими над металлическими башенками, на других террасах. Впечатление от всей конструкции попросту нельзя было передать словами. Там мы обнаружили и другой город, который в сравнении с этим был как собор Парижской Богоматери рядом с Тадж-Махалом, город, который мы осмотрели лишь частично…Возможно, было даже к лучшему, что у нас не получилось осмотреть его должным образом, поскольку, взглянув на него хотя бы одним глазком, крайне трудно было не возвращаться в этот чудесный город, созданный удивительным народом. Мы поклялись этого не делать, но, возможно, когда-нибудь даже клятва нас не удержит. Кто знает?

ПЕРЕДО МНОЙ открывалось настолько прекрасное зрелище, что прошло несколько минут, прежде чем я осознал важность увиденного. И в самом деле, мы уже были в тридцати метрах от верхней террасы, когда я заговорил.

— Док! — крикнул я, указывая на статуи, — они же люди!

— Да, — медленно сказал он, — они люди. И это ставит крест почти на всем, что я думал и что знал. Я верил, что жизнь не развивается схожим образом в разных местах нашей Вселенной. Математика это запрещает, по крайней мере, я так полагал. Набор разных видов, за некоторыми исключениями, вероятно, будет везде одинаков, но разумная жизнь — это совершенно иное, развивающееся по другим законам и проходящая другие этапы жизни, пространства и времени. Иногда я… я представлял мир, цивилизацию, разумных муравьев, пауков или даже растений. Думаю, мне бы там понравилось. Как часто я мечтал жить в мире, где нет склочности, присущей моим сородичам, целиком погрузиться в науку, узнавать и постигать нашу бесконечную Вселенную! Но, кажется, я ошибался. Я надеялся, что наш Бог не был ни завистливым, ни эгоистичным, ни давшим способность осознать мир только одному виду, а являлся по-настоящему великим, действительно всемогущим и милосердным Богом, который бы не допустил неравенства между видами, не испробовал все варианты, не потерпел повторения того же сценария, и который бы не потерял тягу к совершенству! И… я ошибался.

— Док, но, может, это всего лишь совпадение или что-то подобное. В конце концов, разве не удивительно — найти тут Человека?

— Наверное, да. Ты прав. Просто моему тщеславию нанесли удар, опровергнув мою любимую теорию. Пошли, нам еще есть чем заняться.