Из глаз Ипполита Игнатьевича потекли слезы, причем с разной скоростью.

— Умоляю вас, сядьте в тюрьму товарищ майор Рудаков!

— А-а. — Мощно поморщился офицер и отступил на полшага. Он понял, с кем имеет дело. И я сразу же вслед за этим сообразил, что происходит.

— Уберите его отсюда. — Обратился ко мне Рудаков, мгновенно определив, что я имею прямое отношение к этой ситуации. Было понятно, что лучше последовать этому полуприказу полусовету. Я наклонился, пытаясь взять старика под локоть, но он резко и больно ударил меня своей тростью.

— Товарищ майор Рудаков. Сдайтесь в тюрьму и скорее в суд, вам дадут три года или пять, а то будет хуже, я и этого не хочу. Я хочу, чтобы справедливо. Вы ведь без умысла, вы ведь по пьянству, а Анну Ивановну все равно уж не вернешь.

Очевидно подчиняясь не замеченному мною сигналу майора, милиционеры технично подхватили старика, и повлекли вон с дежурной территории. Он не сопротивлялся, только все время вещал слабеющим голосом:

— Я не виноват, я не виноват, вы все свидетели — и милиция и вы Женя, и ты девочка тоже запомни, что я не хотел ему зла, товарищу майору.

Рудаков повернулся ко мне.

— Отвезите его куда-нибудь в больницу что ли. И не надо, чтобы он больше сюда приезжал. Как бы с ним самим чего не случилось. — Майор спохватился. — Я имею в виду сердце.

— Понимаю.

Ипполита Игнатьевича удалили из помещения. Майка побежала за ним.

Майор вздохнул. Снял фуражку, надел фуражку. Начал говорить. С некоторым усилием:

— Следствием установлено точно — вина пешехода. А пить мне вообще нельзя — диабет. И нервы на пределе. Напарника моего, с которым мы тогда были в машине… Он вчера вечером, с балкона упал. Семь переломов.

— По своей вине? — спросил я по инерции и понял, что данном контексте это плохой вопрос.

— Идите, — сухо сказал майор.

Всю обратную дорогу Ипполит Игнатьевич сидел на заднем сиденье и тихо бредил, обращаясь в основном к Майке, видимо как к представителю подрастающего поколения, которое будет лучше нас, поколения людей зрелых и пожилых, и будет более справедливым и честным, и не станет ломиться в метро не заплатив за проезд.

Я почему-то не испытывал к нему особого сочувствия. Справедливость. В 1989, или 90-ом году, тогда Ипполит Игнатьевич прилично пенсионерствовал с Анной Ивановной в очень хорошей двухкомнатной квартире, мы жили с мамой рядом в коммуналке с целым пьяным малинником. Мама, как самая молодая из старых коммунисток околотка возглавляла местный совет ветеранов, проводила политзанятия, навещала не ходячих подполковников и метростроевцев, делила оскорбительную «пищевую добавку», поступавшую с самодовольного Запада, распределяла предельно честно билеты на праздничные концерты, последние гэдэровские гарнитуры, выделяемые сверху. Все эти распределения происходили «по справедливости», жребием. Нам за все годы ее «правления» достался только электрический чайник. И вот в самом конце советской власти, мама пошла на разовый должностной подлог, сделала так, что мы выиграли стиральную машинку «Юность». Строго говоря, ей полагалось что-то вроде должностного бонуса, так как она покидала свой пост. Могла просто взять себе эту несчастную открытку, никто бы не возразил. Но она хотела оставить кристальную память о стиле своего руководства, и поэтому микроскопически сжульничала при вытягивании бумажек с номерами. Мы получили стиральную машину. Но непреклонный Ипполит Игнатьевич добился справедливости, манипулирование было раскрыто им. Нет, шума он не поднял, он просто вынудил маму тихо вернуть технику. И приватно прочитал маме нотацию: как же вам не стыдно, менять незапятнанную честь коммуниста на бытовой прибор.