— Но главное опять же не в этом, — майор для выразительности замедлил шаг. — Главное, как у Шерлока Холмса, в одном простом дедуктивном рассуждении. Ни один нормальный мужчина, если он не с женщиной или не в бане, сняв с себя хоть абсолютно всю одежду, никогда не сбросит плавки…

За стеной тумана дышало невидимое море, а серая мгла на небе начала рассеиваться, солнце то и дело бросало щедрые лучи, слышался еще какой-то глобальный шорох. Можно было предполагать, что это осыпаются капли по листве, но местный житель определил бы здесь другое. Это божьи коровки, их тут видимо-невидимо, их разводит местный колхоз, защищаясь от виноградной тли — филоксеры.

Тут невероятная дерзость меня одолела, что я могу объяснить только тогдашним предперестроечным настроением. Я и высказался:

— А может быть, божьи коровки его съели?

Майор засмеялся, оценив мою шутку. Мы прошли еще пару сотен метров, и перед нами открылся распадок меж холмов, а в нем крыша сооружения, именуемого «Эргастирий чародея», и фигуры сотрудниц, ожидающих моего возвращения.

Академика нашего постоянно кололи, что он в свои экспедиции старается не брать мужчин, все молодых женщин. Вот и в этой «Византийской Бореаде» сплошь были сээнэсы и мээнэсы — Алла, Вероника, Зоя и иже с ними, да еще куча студенток-практиканток. Но блистал среди всех, конечно, Денис, это я без всякой зависти говорю. Именно его личные результаты поехал докладывать за границу наш шеф (конечно, с сообщением и о самом вундеркинде).

Археология (как, вероятно, и всякая наука) чем-то похожа на карточную игру. Недаром цыганки шутят: «Наука умеет много гитик» — это волшебная фраза для карточных фокусов. В науке где уж повезет, там повезет. Я всю жизнь себе копаю, скоро уж и на пенсию, а не накопал столько, сколько наш вундеркинд за один только сезон.

Под кучей керамического мусора — где-то в самые поздние времена здесь была горшечная печь — он обнаружил весьма сохранившееся жилище эпохи византийского расцвета, которое сам же в шутку прозвал «Хижина колдуна». Дальше — больше, пошли поразительные находки, и в экспозиционный план этот раскоп попал под научным названием «Эргастирий (т. е. лаборатория) мистагога (т. е. чародея)».

Я, по правде сказать, сердился: у меня срывался рабочий план раскопок, ведь этот эргастирий ни в какие задания еще не был внесен. Снисходительный шеф разрешил там работать пока одному Денису. Тот и ковырялся там с рассвета до темноты, от жгучего понтийского солнца загораживаясь зонтиком. По вечерам после своей основной работы к нему присоединялась студентка Русина, и они вдвоем очистили пресловутый эргастирий и открыли там археологические чудеса.

Были и курьезы. Так, наши Афины Паллады (сээнэсы и мээнэсы) устраивали проработку своему любимцу за то, что он, по их мнению, нетактично ведет себя по отношению к прикрепленным студентам, допускает фамильярности…

— И потом, Денис, — наставляла одна из Афин Паллад, — надо бриться каждый день.

— Ах нет, — не соглашалась другая, — пусть не бреется, у него формируется такая мягкая бородка, как на бюсте Антонина Пия, знаете, из Ватиканского музея…

— Девушки, девушки! — останавливала третья. — Не будем же мы вмешиваться в мужские прерогативы!

Виновник этого кудахтанья спокойно слушал их, сидя на стуле. Другой бы плюнул, пошел бы к другим мужикам пить пиво, а наш сидел, рассеянно вертел свои очечки.

— Как интересно! — заметил майор. — Что же вы сразу не рассказали? Вот это и есть биография, а не всякие там образцовые родители.

Над раскопанным эргастирием в защиту от ветра и песка мы соорудили из дефицитнейшей фанеры крышу, остроконечную, как у готического замка или как у шатра времен крестовых походов.