|
Не знаю почему, но уже тогда я понял, что спешить в этом деле некуда. Вопреки модной ныне теории, что интуиция, предчувствия, нюх и тому подобные атрибуты нашего ремесла сыщику сегодняшнего дня вредны с точки зрения научной и социальной, я все-таки верю в интуицию сыщика, более того, я просто уверен, что человеку без интуиции в уголовном розыске делать совершенно нечего. А то, что интуиция эта самая нас периодически подводит — так тут уж ничего не попишешь: издержки производства. Вот и тогда, в самом еще начале, я почувствовал, что повозимся мы с этим делом всерьез…
— Вы не хотите говорить, у кого побывали ключи? — спросил я, а она отрицательно замотала головой и хрипло сказала, глядя на меня невидящими глазами: — Я честный человек! Я всю жизнь работаю, я копейки чужой за всю жизнь не взяла… Взгляните на мои руки, на ноги посмотрите — а мне ведь всего сорок семь! — Мне и в голову не приходило вас подозревать. Но замки целы, квартира открыта ключами. Поэтому я хочу выяснить, у кого в руках могли побывать ключи… — Ничего я не знаю. Ключи у меня дома были. — Ну, не хотите говорить — не надо. Вы, Евдокия Петровна, живете этажом ниже? — Да. — Кто еще с вами там проживает? — Муж. Сынок два месяца назад в армию ушел, дочка замужем — отдельно живет. — Как вы обнаружили кражу? Из спальни вышла Лаврова. — Леночка, можно вас на минуту? Я быстро нацарапал на бумажке: «В отд. мил.: Обольников Сергей Семенович — кто такой?» Лаврова кивнула и пошла в кабинет. — Так что, Евдокия Петровна, как вы узнали? — Поднялась и увидала, что дверь не заперта. — Простите, а зачем поднимались? Женщина судорожно крутила в руках поясок от халата. — Ну… как зачем… проверить… все здесь в порядке?.. — Вас просили об этом хозяева? — Нет… да, то есть они меня иногда просят об этом. Когда уезжают… — И сейчас тоже просили? — Да… не помню, но, по-моему, просили… — А чем занимается ваш муж — Сергей Семенович? — Он шофером работает. — Где он сейчас-то? — В больнице. — Ну-у, а что с ним такое? Кровь бросилась ей в лицо, я увидел, как цементная серость щек стала отступать, сменяясь постепенно багровыми нездоровыми пятнами, будто кто-то зло щипал ее кожу. — Алкоголик он. В клинику на улице Радио его положили, — медленно сказала она, и каждое слово падало у нее изо рта, как булыжник. — Когда положили? — Вчера. Приступ у него начался. Я положил ручку на стол и постарался поймать ее взгляд, но, хоть она и смотрела на меня почти в упор, казалось, меня не замечала — выцветшие серые глаза незряче скользили мимо. — Приступ? — переспросил я не спеша. — В этой болезни приступ называется запоем. Когда он запил? — В пятницу, позавчера, — она больше не плакала, говорила медленно, устало, безразлично. Вошла Лаврова, положила передо мной листочек. Ее круглым детским почерком было торопливо написано: «Характеризуется крайне отрицательно. Пьяница, бьет жену, а раньше и детей, дважды привлекался за мелкое хулиг., неразборчив в знакомств. Работает шофером в таксомоторном парке, раньше был слесарем-лекальщиком 5-го разряда на заводе “Знамя”». — Евдокия Петровна, а к мужу вашему, Сергею Семеновичу, ключи в руки не попадали? — спросил я. Она шарахнулась, как лошадь от удара, и незрячие глаза ожили: задергались веки, мелко затряслись редкие реснички. |
