|
Величайший знахарь северного Эквадора помочился в саду, застегнул брюки и снова повернулся к нам лицом. Я стала торговаться, стараясь делать это уважительно. Цена все падала и падала и, наконец, остановилась на стодолларовой отметке. Тайтайчуро пригласил нас в дом. В одноэтажном сарае с земляным полом располагалась кладовая, заваленная садовым инструментом и куриным пометом. На столе в самом центре высились груды резных скелетов, гниющих розовых лепестков и прочих колдовских причиндалов. Позади висели жестяные Солнце и Луна, распятый Христос, две леопардовые шкуры и несколько увеличенных портретов знахаря в полном церемониальном облачении. Тайтайчуро встал на фоне собственных портретов и воздел руки к небу, точно пророк, обращающийся к своей пастве. В итоге мне удалось сбить цену до шестидесяти долларов, при условии, что я оплачу расходы на инвентарь. Церемонию назначили на послезавтра. Тайтайчуро выпроводил нас на двор и осторожно запер дверь сарая на случай, если нам взбредет в голову украсть его свечные огрызки. – Metalica, – задумчиво проговорил Хуан по дороге домой. – Он думает только о деньгах – знахарь не должен быть таким. В устах такого терпимого человека, как Хуан, эти слова прозвучали особенно жестко. – И он ввязывается в политику. Очевидно, Тайтайчуро имел большую власть среди местных индейцев – такую большую, что даже католические священники платили ему за то, чтобы он наложил проклятие на любого, кто посмеет покинуть ряды верующих. – Так не должно быть, – снова повторил Хуан и полными беспокойства глазами посмотрел на дорогу. В тот вечер Хуан появился на пороге моего сырого и унылого хостела со знакомым блеском в глазах: он задумал очередное приключение. – Сейчас все увидишь, – сказал он. Через двадцать минут мы оказались у одноэтажного здания на вершине одинокого холма, в далеком пригороде. По окружности выстроились ржавые пикапы, похожие на выброшенные прибоем обломки кораблекрушения. На площадке перед домом валялись пустые пивные бутылки и окровавленные перья. У калитки, где продавали билеты, слонялись зловещего вида типы. Внутри был ринг, покрытый красным ковром и окруженный возвышением с круговыми рядами стульев. Все стулья были прибиты к полу, чтобы зрители не могли сдвинуть их вперед ни на дюйм или – боже упаси! – швырнуть на ринг. Несколько сотен мужчин перешептывались и пересчитывали стопки купюр толщиной в кирпич. Над рингом медленно покачивался маятник часов. Хуан привез меня на петушиные бои. – Петухи должны иметь в точности один вес, чтобы драться, – сказал Хуан, и мы поспешили на процедуру взвешивания. Седой старик гладил голову своего петуха так, словно это был его новорожденный ребенок. Птица ни капли не напоминала тех пушистых цыплят, что украшают коробки для яиц и рекламные постеры ресторанов быстрого питания. Это были машины-убийцы с длинными мускулистыми шеями, крепко прижатыми крыльями, юркими, как у рыбы-меч, туловищами и радужными хвостами, пульсирующими воинственной энергией. Лишь ниже живота прослеживалось отдаленное сходство с их родственниками по птицеферме. Их брюшки были чисто выщипаны – голая, покрытая мурашками плоть, точь-в-точь как у бройлерных цыплят из супермаркета. – Это очень важный турнир. На него съехались птицы из Перу, Эквадора, Колумбии, даже Аргентины! – объяснил Хуан. Зазвонил колокольчик, и зрители молча заняли свои места. У брата Хуана был абонемент, и он провел меня на лучшее место у самого ринга. Я здесь была единственной женщиной. На ринге остались лишь двое судей, ведущий и хозяева петухов. Последние ласково похлопывали птиц по бокам и приглаживали им перья. Хуан шепотом объяснял правила. – Они делают ставки, – сказал он, кивком указывая на собравшийся народ. |
