— И тем не менее. — Звук его голоса напоминал скрежет саней, которые волокут по каменистой дороге, и он положил руку на эфес, чтобы вызвать столь нужные ему сейчас воспоминания о сказанной и многократно подтвержденной клятве, и до боли сжал пальцы.

Он слишком хорошо понимал: невозможно, взяв Маргариту в жены, не нарушить обет безбрачия. Разумеется, сказать ей об этом было немыслимо. Нельзя вручать оружие человеку, который наверняка им воспользуется.

Румянец ее стал более насыщенным, как и гнев во взгляде.

— Ты просто не хочешь становиться моим супругом. Ну что ж! Но неужели ты намерен не жениться никогда?

Он сдержал кривую улыбку, вызванную таким типичным для женщины любопытством, хоть в его мысли и закралось подозрение, что любопытство, возможно, маскирует оружие.

— Я этого не утверждал.

Она растерянно посмотрела на него.

— Ты о чем?

— Мой обет касается только вас, миледи. На других он не распространяется.

— Значит, ты волен искать любовь другой женщины.

— И был волен поступать так последние десять лет, — решительно и дерзко заметил он.

С ее губ сорвался короткий смешок.

— Так значит, стихи, прославляющие твой чрезмерный и неутолимый аппетит к любовным играм, не преувеличивают?

— Я бы так не сказал.

— Но ты ведь и не отрицаешь правдивости рассказов о твоем умении обращаться с любвеобильными французскими дамами, а также с их дочерьми.

Он раздраженно повел плечом: он не мог заверить ее в том, что все это неправда. В конце концов, он вовсе не был обязан противостоять соблазнам таких женщин. Он был далеко от Бресфорда и думал, что никогда более не узрит его стен, никогда более не усладит свой взор прелестными чертами Маргариты. Физическая разрядка, которую он получал от таких отношений, не имела ничего общего с нежными чувствами, которые он испытывал к ней, когда они были юны и беззаботны. Для него она всегда была выше низменной, животной похоти — как была выше него в обществе.

И если естественные потребности тела могут оттолкнуть ее от него, то не к лучшему ли это?

Она шла дальше, и он следовал рядом с ней, смотрел, как она взяла в рот краешек накидки и стала грызть его, как всегда поступала в минуты задумчивости или расстройства.

— Но тогда чего ты от меня хочешь, если не намерен оставить меня себе? — раздраженно спросила она. — Где мне поселиться? Если меня приютит лорд высокого положения, то он выдаст меня Генриху, как только посланцы короля потребуют этого. Ну, или же кликнет священника и велит ему обвенчать нас — желая заполучить мое приданое.

— Не только из-за приданого, — пробормотал Дэвид, позволив себе скользнуть взглядом, до того устремленным на ее лицо, по соблазнительной нежной шее и волнительным холмам груди, скрывающимся под платьем. Пожалуй, для его душевного состояния было бы куда лучше, если бы их разговор не наводил на мысли о делах телесных.

— Полагаю, если он окажется сторонником белой розы Йорка, еще одним поводом для подобного поступка станет желание утереть нос королю Ланкастеру.

— А еще он может решить, что насилие над дамой, находящейся под опекой Генриха, — прекрасная месть, — сердито заметил Дэвид.

— Но что же тогда? Неужели я должна всюду следовать за твоим отрядом, словно ничтожная лагерная шлюха?

— Нет. — Ответ прозвучал резко, в основном из-за того, что подобная мысль была чересчур привлекательна — разумеется, если она будет только его шлюхой. Но это было так же невозможно, как и стать ее мужем.

— И что тогда остается? Я ведь не… Ой! — Она резко остановилась.