С ним она будет в относительной безопасности. Однако стоит ей освободиться от его хватки — и она превратится в нежного зайчонка, брошенного прямо под нос рыскающим охотничьим псам.

Возможно, она вообще очень нежная. Ведь она приказала сопровождавшим ее всадникам сдаться, а не бросаться в бой, тем самым упредила какие-либо попытки спасти ее. Любая другая благородная дама из известных ему трусливо спряталась бы за спинами охранников, пусть бы их кровь — всех до единого — хлынула ручьем и забрызгала ей юбки. Но немало о ней говорил и тот факт, что суровые воины, состоявшие в ее охране, даже не подумали перечить даме. Рыцарь не стал совершать общепринятую ошибку и полагать, будто сделано это было из страха — то ли перед самой леди Мильтон, то ли перед бароном Бресфордом, платившим им жалованье. Вовсе нет: таким образом они оказали ей почтение, испытываемое в результате многолетнего общения с ней. Ее ценили за доброту, справедливость и щедрость ко всем, кто оказывался вблизи нее, под кровом ее зятя. Рыцарь уже сталкивался с подобным отношением, много лет тому назад.

Глухой стук копыт приближающихся всадников заставил рыцаря мгновенно обернуться. Но это был всего лишь Оливер Сиенский, товарищ по турнирам, ставший его оруженосцем около трех лет назад. Итальянский друг рыцаря не потревожил даму ни словом, ни взглядом, а лишь склонил свою темноволосую голову, указывая рукой на мрачную проселочную дорогу, отходящую от тракта немного впереди. Несомненно, по этой дороге можно было добраться до укрытия, которое оруженосец отыскал, чтобы обеспечить отряду отступление. Сам рыцарь, его оруженосец и все всадники, один за одним, свернули с тракта и очутились в сумрачном зеленом туннеле, образованном сплетенными ветвями деревьев, вплотную подступавших к изрезанной рытвинами дороге.

Солнце опускалось за горизонт. Хотя сумерки были долгими, их тусклый свет практически не проникал вглубь леса, никогда не знавшего ни топора, ни клина, не слышавшего натужного кряхтенья и громких криков тех, кто заготавливал древесину для флота его величества или для феодалов. Из-под громадных ветвей выползала сырость, а с ней и влажные запахи лишайников, гниющей листвы и выбеленных костей мелких животных. Всадники все больше углублялись в лес, и каждое их движение отдавалось эхом и впереди и позади, так что они уж было, решили, что их преследуют. Однако ни один из преследователей так и не появился.

Но вот, наконец, в прохладном воздухе стал ощущаться запах костра. Вдалеке появились огни. Они множились и мерцали в окружающем мраке. На фоне ярких языков пламени резко выступал темный силуэт домика дровосека, немногим больше обычной хижины. За его ставнями из грубо обтесанных досок мерцал свет ламп, а из отверстия в крытой тростником крыше поднимался дым. Рядом стояло строение, очевидно, некогда служившее конюшней, а к нему притулился низенький сарайчик, где, похоже, раньше держали свиней.

Рыцарь остановил коня перед домом, в то время как Оливер и остальные пустили коней легким галопом к кострам, откуда доносился дразнящий аромат жарящейся свинины. Дама, бедром прижимавшаяся к его животу, по-прежнему хранила молчание, а ее тело стало жестким, как накрахмаленный монашеский повойник. Она молча смотрела на жалкое жилище — единственное укрытие, которое ей мог предложить лес.

В нем закипало раздражение. Конечно, домик — не пасторская обитель, не окруженный крепостным рвом замок и не родовое гнездо, но там чисто, сухо и безопасно. Ему в свое время доводилось ночевать в куда худших условиях — и, несомненно, доведется еще не раз. Уж одну-то ночь леди Маргарита может здесь провести.

— Зачем мы приехали сюда? — сдавленным голосом спросила она.

Чего она боялась? Быстрой случки, после чего ее отдали бы на потеху солдатне? Или соломенного матраса и одного покрывала на двоих, его готовности согреть ее ночью в обмен на право залезть к ней под юбку? Он мог бы это выяснить, если бы захотел.