Хотя, разумеется, сам он никогда его не видел. Его видели другие: женщины, приходившие к нему, мужчины, с которыми он сражался на тренировках, и в первую очередь Оливер. Но никто не заставил его так заинтересоваться происхождением клейма, как Маргарита. Он до сих пор чувствовал, как нежно она проводит по шрамам пальцами — или так ему казалось, до сих пор чувствовал ее губы на этом месте.

Разумеется, что-то из перечисленного могло просто ему присниться. Скорее всего, именно так и было.

Он резко перевернулся на бок и свесил руку с кровати, так что пальцы коснулись каменного пола. Вернее, не пола: он почувствовал под ними что-то легкое и нежное. Он отдернул руку, но тут же понял, что это волосы, волосы Маргариты. Обычно она заплетала их в косу перед сном. Похоже, на этот раз она оставила их распущенными — возможно, потому что Астрид уже спала, когда леди Мильтон вошла в комнату, и потому не могла заплести хозяйке косу. Наверное, она повернулась во сне, и волосы окутали ее тело.

Они были мягкими и шелковистыми, как крылья ангела. Желание зарыться в них пальцами оказалось таким сильным, что Дэвид не смог с ним совладать. В локонах задержалось тепло. Создавалось впечатление, что они живут собственной жизнью: тонкие волоски цеплялись за его суставы, мозоли и неровные края зарубцевавшихся ран. Будь у него богатое воображение, он бы решил, что они влекут его к себе, убеждают спуститься на пол, поближе к их владелице. Как же он хотел этого! Хотел с такой силой, что кровь вскипала у него в жилах, сердцу становилось тесно в груди, а тело уподоблялось закаленной стали.

Ему отчаянно хотелось вытянуться во весь рост рядом с Маргаритой на ее тюфяке, привлечь ее к себе: изгиб к изгибу, дыхание к дыханию. Он хотел разбудить ее нежнейшим из поцелуев, легчайшей из ласк, и вызвать в ней тысячу ощущений, которые заставят ее сладостно задрожать и сдаться. Сколько раз он обладал ею в своем пылком воображении! Сколько лет он, провалившись в сон, видел эту обжигающую картину!

Он подошел так близко, как никогда ранее, так близко, насколько только мог.

Волосы ее были теплыми потому, что под их шелковым покрывалом лежала ее рука. Он понял это, случайно наткнувшись на нее, и осторожно провел по ней пальцем, до самого запястья. Маргарита, наверное, частично скатилась с тюфяка, а ее рука упала на каменный пол, словно пытаясь дотянуться до кровати.

С его губ чуть не сорвалось проклятие, когда он спросил себя, не замерзла ли она, прикрыто ли ее тело покрывалом и что нужно предпринять, чтобы ей было удобнее. Он не мог просто повернуться на другой бок и снова заснуть: его слишком беспокоили мысли о том, что она, возможно, к утру отлежит себе что-нибудь, или замерзнет, или даже заболеет.

Астрид спала, что называется, как мертвая. Он мог бы разбудить ее и велеть позаботиться о хозяйке, но при этом он неизбежно побеспокоит Маргариту. Дэвид этого совершенно не хотел: отчасти потому, что ей и так приходилось часто вскакивать среди ночи, но также и потому, что ему не хотелось открывать ей, как он ласкал ее в темноте.

Оставался только один выход из положения.

Мысленно осыпая себя солдатскими проклятиями на разных языках, Дэвид осторожно слез с кровати и опустился на колено у тюфяка Маргариты. Используя только чувствительные кончики пальцев, слепо глядя в черноту над ее головой, он провел руками по ее телу, прикрытому тонким летним покрывалом, пытаясь понять, где изгиб ее бедра, а где — колена. Как он и подозревал, она лежала скорее на полу, чем на тюфяке, перевернувшись во сне на живот.

Он провел рукой выше, коснулся ее плеча, прикрытого тонкими прядями. Неожиданно у него перехватило дыхание.

Ее плечо не было прикрыто ничем, кроме волос.

Ее плечо было полностью, совершенно голым.

Несколько бесконечно долгих мгновений его мозг отказывался работать. Когда Дэвид немного пришел в себя, у него пронеслись одна за другой с десяток мыслей.