– И вообще, чаще всего больной находится в депрессии и не может правильно оценить свое состояние, – продолжала Евгения Борисовна напористо. – Сейчас много разговоров о легализации «права на смерть». Но это право может обернуться угрозой для жизни пациентов. На их лечение и так не хватает денежных средств!

– Да, это я заметила, – не отказала себе в шпильке Лученко. – У государства их всегда не хватает на самое необходимое. Ведь лечение-то ваше достаточно дорогое и сложное. И все упирается в финансы. Когда их нет, когда у больного нет возможности принимать дорогостоящие препараты, чтобы снять невыносимую боль, то не гуманнее ли прекратить его мучения? Разве в вашей практике, Евгения Борисовна, не возникали такие случаи?

– Возможно, такие случаи и были, но не со мной! – отрезала Бурау. – У нас даже вопроса этого быть не может! И вообще, я вам удивляюсь, коллега. Во всех странах активная эвтаназия объявлена вне закона.

– Не во всех, положим… – сказала Вера. Она и сама не была сторонницей эвтаназии, но требовалось коллегу «прощупать». – В мировой медицинской практике постоянно возникают попытки подвести юридические основы не только под активную, но даже под вынужденную эвтаназию. Когда речь идет о тех, кто много лет пребывает в коме.

– И это очень опасно! Эвтаназия неэтична. Так мы к фашизму можем вернуться, будем уничтожать всех слабых и неполноценных, – нахмурилась Бурау.

– Мы отвлеклись. – Лученко решила закончить диспут. – В том-то и дело, что Павел Бессонов не делал укола. – Вера протянула Алисиной тетке копию письма, написанного в тюремной больнице.

Лученко по собственному опыту знала: профессиональная привычка много писать и читать истории болезней приводит к тому, что медики больше доверяют письменному слову, чем устному. Пока Бурау, снова усевшись за свой стол, читала письмо, Вера рассматривала кабинет заведующей отделением. Вещи, как всегда, рассказывали много полезного. В обители завотделением онкогинекологии недавно делали евроремонт. Недешевая немецкая офисная мебель с креслом из натуральной кожи, жалюзи, ковролин, имитирующий иранский ковер, крупные вазы из итальянского стекла и фарфора… Да, людской благодарностью хозяйка кабинета умеет пользоваться. Родственники спасенных больных создали для доктора Бурау достойную обстановку. Впрочем, Вера с пониманием относилась к таким проявлениям человеческой признательности. При нищенской зарплате медиков они, несмотря ни на что, продолжали спасать больных. И это совершенно нормально, что рабочий кабинет хорошего врача-специалиста ничуть не хуже, чем офис бизнесмена средней руки. Вот только почему при этом коридоры и палаты государственной больницы выглядят убогими и обшарпанными?

Вера, как бы из-за жары в помещении, расстегнула верхнюю пуговицу блузки и потрогала рукой бусы из бирюзы. Этот жест не укрылся от ее собеседницы. Она оторвалась от чтения письма и внимательно посмотрела на Верину шею. Но о бусах ничего не сказала, а дочитала до конца.

– Вы знаете… простите, у меня склероз на имена, – сказала Бурау.

– Вера Алексеевна.

– Знаете, Вера Алексеевна, меня письмо Павла не удивляет. Чего-то подобного можно было ожидать.

– Почему же?

– Дело в том, что Павел этого сделать не мог. Я не верила, даже когда он признался в милиции.

– Что же вы не вмешались? Не защитили невиновного? – Лученко догадывалась, какой ответ услышит.

– Видите ли, Вера Алексеевна, раз Паша сознался в том, чего не совершал, значит, он прикрывал кого-то из близких, дорогих ему людей.