Ее детство давно ушло навсегда, превратившись в некую абстракцию. Но нежность к родным оставалась в ее сердце, в ее памяти и вызывала некоторое раскаяние, что мало ценила, мало встречалась. Ей вдруг захотелось, чтобы ниточка этой памяти не прервалась… Она вновь испытала жуткую горечь потери сына и залилась слезами. И снова словно облегчающее благословенное омовение коснулось ее сердца, как когда-то очень давно с дедушкой, в детстве.

По тропинке пробежали чьи-то дети, подвижные и счастливые даже в этом необычном месте… Она задумалась, а снова, заметив малышей, вздрогнула…

Пересекла кладбище и пошла к деревне окольной дорогой, чтобы напомнить себе о школьных подружках, живших когда-то на самом дальнем конце порядка.

Елена вышла на большак. Справа луг, но не слышно на нем щелчков кнута. Нет теперь стада. Слева угадывалась река. Обмелела, заросла камышом, но еще ощущается ее влажное теплое дыхание. Под эскортом двух грязных тракторов ползла, надрывно сопя и дымя, условно белая «Волга», неизвестно каким образом попавшая в наши края. Ища приключений на свою голову, за нею на велосипедах, веером разбрызгивая жидкую грязь, мчатся деревенские мальчишки. (Дети – признак жизненности деревни. Значит, всё как прежде?) Они ловки и необыкновенно подвижны…

Всё отчетливей и зримей контуры крайней улицы. Лена испытала тихую радость от вида родной деревеньки, распластавшейся на холмистом берегу реки. Она не претерпела ни малейших изменений за годы ее отсутствия в ней, разве что домишки и сарайчики стали ниже, осели и потемнели. Некоторые уменьшились прямо-таки до игрушечных. Но обветшалые плетни везде заменены на заборы. Деревца, которые они сажали всем классом, выросли, загустели. А родная улица умудрилась застыть почти в нетронутом виде. Все так же плывут над ней огромные легкие облака.

Будто открутила время назад. Не была здесь после похорон матери…

И все же кое-что изменилось или стерлось из ее памяти. Потаенная география расположения деревенских улочек нарушилась прогалками, образованными давно брошенными и успевшими истлеть хатами. Словно отдельные, не очень важные ее куски просто выпали из памяти. То являлись, то терялись знакомые очертания… Вот здесь жил мальчик, ее первая детская любовь… Ей вспомнился грустный лес. Была поздняя осень. Деревья стояли голые, жалкие, понуренные, продуваемые промозглым ветром… Она всегда влюблялась осенью. Может, поэтому ее любовь всегда была заведомо несчастливая?.. Другое дело ранняя весна! Лес еще голый, но запахи в нем уже яркие, потому что земля просыпается в ожидании чуда… Но теперь хату того мальчика поглотили огромные кусты сирени, и видна только часть коричневой крыши. На первый взгляд она все та же, но воспринималась иначе, ностальгически. И знакомые теперь здесь в основном уже бывшие. Не все узнают…

Магазин. Не слишком развращены местные жители кулинарными изысками. Как и прежде, в витрине макароны и консервы. Керосин и сахар на одном прилавке. Нет вычурных домов, красивых арок, чугунных оград, так привычных в городе, но ворота крепкие, оконные наличники еще нарядные. Улицу не опишешь яркими, несоразмерно громкими эпитетами. Не подходят они этому скромному месту. И все-таки какая прелесть эта родная улица!.. Тревога нарастает сладостным беспокойством… родная хата… «Как удивительно похожи бывают окна на глаза хозяев. В нашем доме – на отчима: маленькие, настороженные…»

К своему дому – в котором теперь жили дальние родственники – она подошла, когда все живое и неживое уже спрятало под собой свои тени и воздух не обжигал. Приняли радостно, с любопытством. Первую ночь Лена проспала как убитая. Легла и как в яму ухнула на двенадцать часов. На второй день ей начал открываться «сезам» местного быстрого южно-русского говора, и она с удовольствием произносила забытые, немного смешные, но такие родные слова языка ее детства.