Все головы, темные и белокурые, склонились в немом приветствии. Но именно на голову Олору опустилась ладонь в черном бархате. Юноша поднял глаза и с привычной улыбкой принял поцелуй своего герцога.

— Нынче вечером мы отправимся на охоту, — объявил Лак-Хезур.

Молодые люди, пировавшие на крыше, возможно, имели другие планы на этот вечер, но немедленно выкинули их из головы. И только голос Олору смущенно пробормотал:

— Но мой повелитель, я ненавижу смотреть на то, как льется чья-то кровь…

— Ничего, мой нежный мальчик, — усмехнулся герцог. — Если тебе станет очень страшно, ты спрячешь лицо у меня на груди.

Взошла луна, и охота началась. Эта ночь была ночью полнолуния, и городские испарения вкупе с магическими дымками, вившимися над тысячью труб, сделали луну зеленоватой и разбухшей. Словно всплывающая утопленница, поднималась она все выше над башнями, цепляясь неповоротливой тушей за каждый флюгер. Забравшись достаточно высоко, она начала скапливать вокруг себя тучи, как будто готовила себе перину помягче. Но ее холодный, призрачный свет, лился сквозь эту пелену щедрым потоком, очерчивая серебряной каймой черноту плащей, зажигая сотнями искр рыжие спины гончих, сверкая на меди охотничьих рожков, переливаясь на гранях самоцветов и отражаясь огоньком азарта в каждой паре глаз.

Городские ворота изрыгнули темный, стремительный поток верховых, гончих и пеших факельщиков. Сразу за городом дорога выходила в широкую плодородную долину: небольшие рощи разделяли пастбища и ухоженные виноградники. Но к западу горизонт выгибался плавной линией холмов, над которыми вставал лес, чьи деревья были много старше самой первой виноградной лозы. Об этом лесе ходили странные слухи. Говорили, будто порой там пропадали люди, а по ночам вдоль опушек расхаживали твари — иногда схожие с человеком, но чаще совсем иного вида. Но герцога и его клевретов не пугали сумрачные тайны этой чащи. Лак-Хезур нередко навещал темные холмы, ибо его интересовало все, что связано с ночью и ее порождениями. Быть может, оттого, что его кожа годами не видела солнца, она имела матовый, почти белый цвет.

Стояла пора урожая, и охотники, проезжая темными полями, время от времени видели костры: крестьяне, уставшие от дневных трудов, часто ночевали прямо в поле, чтобы с первыми лучами зари вновь взяться за работу. Заслышав конский скок, простолюдины вскакивали на ноги и, усердно кланяясь, бормотали приветствия и благодарственные молитвы за то, что знатные господа выбрали именно их поле, чтобы проследовать по своим надобностям. Герцог не обращал на эту суету ни малейшего внимания. Но когда до черной стены леса оставалось не более мили, знатный колдун внезапно привстал на стременах и сощурился: какой-то едва различимый во тьме огонек заинтересовал его. Охота подъехала ближе и увидела посреди большого луга высокий шест с масляным фонарем, а под ним — коленопреклоненного крестьянина. Неподалеку от шеста возвышалось одинокое дерево, к его стволу была привязана девочка. Ее тело светилось в лучах луны, словно драгоценная жемчужина, ибо единственной одеждой ей служили длинные темные волосы, перевитые гирляндами из белых цветов.

Лак-Хезур придержал коня; его свита тоже замедлила бег своих скакунов. Крестьянин подбежал к краю дороги и снова бухнулся на колени.

— Говори, — оборонил Лак-Хезур.

— Это дочь моей сестры, ей всего двенадцать лет и она девственница.

Герцог бросил короткий взгляд на привязанную девушку. Его свита переглянулась с плотоядными улыбками.

— Когда-то, — проговорил Лак-Хезур, — подобные жертвы оставлялись для ублажения драконов. Неужели в наших краях завелся дракон?

— Н-нет, конечно же нет, повелитель Хезур. Это… это по ее просьбе. Она намеревалась таким образом немного развлечь нашего повелителя, вот и все…

Лак-Хезур спешился.