|
Посланник государя в Константинополе граф Толстой обладал циничным изощренным умом, но и ему приходилось туго — в соперниках у него был французский посол в Стамбуле барон Шарль де Ферриоль. Еще в марте одна тысяча семьсот шестого года французский политический интриган в меморандуме на имя султана Ахмеда III писал: «Все толкает московского царя на войну с Турцией настроение у греков и валахов и его чрезвычайная амбициозность. Поэтому надо опередить царя и напасть на него, пока он не может справиться со Швецией». В начале 1707 года Толстой через своих шпионов сумел ознакомиться с многочисленными посланиями французского посла. Незамедлительно он принялся возражать, но чаще эти возражения имели вещественную форму — деньги и подарки, — вот был язык, который без особого переводу понимали приближенные турецкого султана. Петр Андреевич Толстой с удовольствием доносил Головкину, что труды французские и подарки Ферриоля пропали даром, а ему, Толстому, обошлись все хлопоты в несколько шкурок горностая и четыре пары соболей. Понятное дело, кому пошли эти подарки — в Турции запретили носить Соболя всем, кроме султана и его визиря.
Тайное соглашение с англичанами оказалось выгодным — английский посол Саттон и голландский посол Ко-льер выполняли указания своих правительств и сдерживали Османскую империю от нападения на Россию. Нельзя сказать, что усилия их были односторонни — вездесущие шпионы сообщали также, что морские державы опасались вступления Карла в испанскую войну в союзе с Францией, а потому осторожно подталкивали его к войне с Петром. Но еще более важным было все-таки предотвратить союз Турции и Швеции против государства Российского. Дружеские отношения султана со шведским королем и его ставленником в Польше Станиславом Лещинским служили усилению антирусских настроений в Стамбуле. Уже назначен был крымским ханом Девлет-Гирей, лозунгом которого была война против России. «Резать неверных — значит совершать дело, угодное Аллаху», — говорил Девлет-Гирей. Он и ханство Крымское принял в надежде, что московиты навсегда будут отдалены от благодатных крымских берегов. В этих условиях ставка делалась на иждивения. «Садко» и «Посланник» крутились близ турецких берегов. Ночами золото с подводки, маскируемой искусно под большую лодку, перегружалось на фелюги. Туркам о том донесли. Однако, сколь их корабли ни бороздили турецких прибрежных вод, следов контрабандной лодки не сыскивалось, однажды лишь ее, казалось бы, засекли, да тут же потеряли из виду. Иной раз казалось, что еще немного — и счастье улыбнется туркам. Однако — кысмет! Не было удачи турецким галерам! Гаджи-бей усердствовал более иных и лунной ночью лично наблюдал в зрительную трубу малую плоскую лодку, движущуюся вдоль турецкого берега. Уверенный в удаче, Гаджи-бей приказал сыграть тревогу и двинулся на перехват лодки, уже готовя гранаты и мечтая о щедрой султанской награде. Увы! Редкое облачко нежданно заволокло жирную луну, а когда та освободилась из плена, на месте, где замечена была лодка, плавно катило к берегу свои волны спокойное море. — Иблисы! — суеверно отмахнулся Гаджи-бей. — Это иблисы помогают неверным! — Жаль, что луна зашла за облака, — заметил ему помощник. — Если бы не облака, вы, достойнейший ага, захватили бы и иблисов. Не вижу вам равного на морях. Ни Гаджи-бей, ни его помощник даже не подозревали, что в ангелах-хранителях у них был сам русский царь, повелевший подводникам своим блюсти тайну, а спасительницей нежданной стало облако, затмившее луну, — ведь у Григория Суровикина давно чесались руки опробовать в деле самодвижущуюся подводную мину, коей с недавних пор оснащена была подводка. Погрузившись на глубину, экипаж «Садко» некоторое время выжидал, пока турецкая галера не пройдет стороной. |
