Мне разрешили ее навестить только через полгода. Счастье мое было омрачено тем, в каком состоянии я ее застала, – она выглядела совершенно больной.

– Дитя мое, как я страдала без тебя! – воскликнула она. – Так много надо сказать друг другу… Как твои уроки латинского?

И тут мы обе разразились истерическим смехом – спрашивать про латинский язык в такой момент!

Будто предчувствуя, что счастье наше продлится недолго, мы не расставались ни на минуту. И действительно, через три недели от короля передали, чтобы я уехала.

Вернувшись в Ричмонд, я почувствовала, что мне все безразлично. Леди Солсбери, как могла, старалась вывести меня из этого состояния, заводя долгие беседы о Реджинальде. Он изучал философию и теологию в Падуе. В своих письмах он подробно описывал новых друзей – Гаспара Контарини, человека глубоко верующего, и Людовико Приули, разносторонне образованного юношу, с которым у Реджинальда было много общих интересов. Мы читали и перечитывали эти письма, живо представляя себе каждое лицо, каждую деталь их разговоров. А разговоры касались и наших дел – оказалось, все были в курсе того, что происходит в Англии.

Он писал также, что скоро приедет, что не перестает думать о нас и, зная, как нам нелегко, утешается мыслью, что, по крайней мере, мы с леди Солсбери неразлучны.

Часто, долгими часами сидя за вышиванием, мы вслух думали о том, что же с нами будет. Я не видела просвета в нашем существовании, но графиня была уверена, что жизнь переменчива, и никогда не надо отчаиваться – Господь укажет нам путь, а скорби на то и посылаются, чтобы человек окреп духом.

Письма Реджинальда были единственным, что поддерживало нас с графиней в те дни. Но мои душевные силы были на исходе. Страх за мать, которая была тяжело больна, бесконечные разговоры об Анне Болейн, приобретавшей все большую власть при дворе, и о короле, выполнявшем любое ее желание, – все это привело к тому, что однажды утром я не смогла подняться с постели, охваченная лихорадочным жаром.

Весть о моей болезни тут же облетела страну, вызвав слухи, что принцессу отравили шпионы, подосланные любовницей-ведьмой.

Теперь королю и вовсе невозможно стало показываться с ней на людях – их встречали с нескрываемой враждебностью, вслед королевскому кортежу летели бранные слова. Такого никогда еще не было. Король всегда заботился о том, чтобы подданные его любили, и ему удавалось снискать их любовь. Но сейчас он видел, как изменилось отношение народа к своему повелителю. Особенно негодовали женщины, обвинявшие его в жестоком обращении с королевой, чья вина была только в том, что она родила не сына, а дочь, которая к тому же находится при смерти, – а все из-за проклятой разлучницы с ее колдовскими чарами.

В бреду я звала мать. И графиня, чье сердце разрывалось от жалости ко мне, решилась послать королю письмо, умоляя разрешить королеве приехать к нам в Ричмонд.

Но отец был непреклонен. Быть может, боялся, что поездка королевы к больной дочери вызовет в народе волнения, которые могут вылиться в мятеж. Нет, он не внял мольбам графини, а послал ко мне доктора Баттса.

Неусыпная забота леди Солсбери, искусство лучшего королевского врача и молодость сделали свое дело – я выздоровела.

Король со своей подругой, должно быть, вздохнули с облегчением, так как моя смерть в тот момент грозила им большими неприятностями – народ мог восстать, и они это отлично знали.

Мне хотелось думать, что моя мать, зная о любви к нам простых людей, хоть немного легче воспринимала свое одиночество и не чувствовала себя окончательно всеми забытой.

Король ошибался, если думал, что страх перед ним не позволит никому открыто высказать свой взгляд на происходящее.