- На подвиг изготовились, дети мои? – спрашивает нас она – не то укоризненно, не то саркастически. – На подвиг, я же вижу. Во всей стихийной красе – воздух, вода, огонь… земли только не хватает.

Я усмехаюсь. И правда! Королева Вод, воздушный марид и я - ламия или дракон, неважно - в качестве огненной стихии. Боевое стихийное подразделение, блин.

Вот только Асе не до смеха. Ее лицо каменеет. Точно раскаленная магма, из которой она пришла, осталась на коже, а теперь понемногу остывает, сковывая женщину непроницаемым панцирем. Она медленно, с усилием поднимает руку, останавливая расспросы. И мы замолкаем.

- Это… которое за зеркалом, - произносит Ася, роняя слова, будто куски камня, - не мать никому из нас. Ни тебе, Хасса, ни мне. Это было заблуждение. Это было вранье себе. Это была попытка отвертеться.

- Отвертеться? От чего отвертеться? – спрашивает Кордейра. Почему она, не я, задает этот вопрос? Наверное, потому, что я начинаю понимать, о чем речь.

- От самой изматывающей работы, девочка, - отвечает Ася. Да. И снова я понимаю, что она имеет в виду. – Если эта жирная тварь – не заколдованная тщеславная бабенка и не пролезшая из зазеркалья магическая нечисть, то плохо наше дело. Испорченного заклятьем можно расколдовать… или убить. То же и с фэйри, зеркальные они или не зеркальные. И мы бы так и сделали, будь наш противник человеком или эльфом. Мы бы убили его, не покупаясь ни на просьбы о пощаде, ни на нытье «Четверо против одного - нечестно!». Я первая воткнула бы ему нож в спину, если б смогла к той спине подобраться. Зарезала бы спящим. Зарубила бы в церкви. Нет у меня отвращения к бесчестному убийству. Не заложено оно в меня. Не рыцарского сословия, чай. И вы все, - она обводит нас глазами, задерживая взгляд на Геркулесе, на его бывшем высочестве Эркюле, - подчинились бы моей воле и присоединились ко мне. Потому что сохранность мира, в котором живешь, важнее благородных поз и высокопарных слов. В реальном мире это понимают. Хотя многие ненавидят себя за такую понятливость…

- А в каком мире мы? – осведомляюсь я, пока Геркулес и Кордейра мучительно решают про себя, стали бы они резать сонного зеркального эльфа или нет. Мне-то решать нечего. Я с Асей одной породы. Если есть возможность убить спящего, я так и делаю. Это гораздо лучше, чем под окнами трубить, вызывая на честный поединок при свидетелях. Тьфу, позерство какое.

Зато фраза про реальный мир задевает меня сильнее, чем рассуждения (к тому же совершенно бесполезные) о том, как бы мы его убили, это чудовище, окажись оно у нас в руках, всей своей расплывшейся в блин тушей.

- В каком мире мы? – повторяю я. Ася молчит. Я жду. Я не дам никому вклиниться с расспросами и отвлечь эту бабу, которая знает нашу вселенную лучше, чем кто бы то ни было, по ту сторону зеркала или по эту. Мне необходимо узнать, где я нахожусь, и я добьюсь ответа. - Что это за место?

- Я его создала. – Ася бросает мне короткую фразу, точно кость, и отворачивается, боясь встретиться со мной взглядом.

- Ты же сказала, что мы не твои марионетки… Помнишь, там, на берегу? - Голос Дубины звучит глухо, словно рождающееся в горле рычание.

- Я сказала правду. Вы мне не марионетки. А ваш мир мне не игрушка. И я не веселюсь в компании туповатых богов где-нибудь на горе, бросая кости и упиваясь властью.

- А чем же ты занимаешься? – рычания в голосе моего напарника поубавилось, но оно еще чувствуется. И нервирует.

- В данную минуту я гублю свою жизнь… - грустно отвечает создательница нашего мира. Можно сказать, мать богов. Потому что если ты создаешь мир, то и богов, которые могли бы ставить его на кон и безобразить на его просторах, ты тоже должен создать, не так ли?

Дубина поднимает брови. Самопожертвование – это да, это он понимает.