Год, с которого началось наше повествование, являлся уже четвертым этого страшного времени. Король Сигизмунд, замышляя присоединение России к своей короне, громил Смоленск, сбираясь идти на Москву. «Тушинский вор», не будучи в силах справиться со своевольными поляками, бежал из Тушина и превратился в «вора калужского». Беспокойный Сапега снял осаду Троицкого монастыря, побывал у Сигизмунда и пришел на помощь «калужскому вору», подле которого ютились казаки и русские с князем Трубецким во главе. Дикий, неистовый Заруцкий бороздил Русь, думая пристать к Сигизмунду. В это время Скопин, победно прошедший по России до Москвы и испугавший врагов, был предательски умерщвлен в Москве. Брожение, поднятое надеждой на освобождение, упало, и уныние охватило всех. Царь Шуйский в Москве, сраженный неудачами, потерялся и, сознавая свое бессилие, уже чувствовал близкий конец. Сигизмунд собирал полчища, посылая Жолкевского, коронного гетмана, воевать Москву. В Калуге Сапега уговаривал «вора» сделать то же. Патриотическое чувство поддерживалось только братьями Ляпуновыми в Рязани и великим в своем геройстве святителем патриархом Гермогеном.

Сапежинцы под Калугой, чувствуя свое исключительное положение, не знали меры бесчинствам, и разгром усадьбы князя с увозом его дочери мог сойти за молодецкую утеху. Так понимали это и Ян Ходзевич с другом Феликсом Свежинским, и его жолнеры, и все сапежинцы, слышавшие об этой проделке.

Между тем, когда организатор набега на вотчину князя Огренева удалился оттуда со своей желанной добычей, там произошло следующее.

До рассвета грабили жолнеры княжескую усадьбу и наконец медленно потянулись из нее, ведя под уздцы тяжело нагруженных лошадей. Груда развалин дымилась позади них. Обугленные деревья с красными сожженными листьями печально окружали пепелище, над которым уже всходило солнце, багровое от дыма, застилавшего чистое небо.

Едва отъехали жолнеры, как на усадьбу набросились, словно шакалы, тягловые мужики. Они ворошили угли и пепел, тщетно ища себе скудной поживы.

Рыжий мужик, что вез когда-то через Оку Терехова, радостно вскрикнул и вынул из углей длинный меч с дорогой рукоятью и с золотой насечкой накрест.

— Ишь, что Бог послал! — самодовольно сказал он.

— Отдай, смерд! — вдруг раздался над ним властный голос, и рыжий мужик увидел Силантия.

В вотчине давно привыкли почитать его как правую руку князя, и рыжий мужик печально, но беспрекословно отдал меч Силантию.

— Как же ты уцелел? — простодушно спросил он.

— Бог помиловал! — отрывисто ответил Мякинный и добавил: — А меч вот утерял.

— Воин, тоже! — проворчал мужик, снова начиная разгребать уголья.

Силантий отошел в сторону. Вид княжеского меча, который он не раз видел в кровавой работе, взволновал его сердце, и слезы выступили на его старых глазах.

«А с княжной, с Олюшкой что?» — подумал он с тоской и вдруг радостно вскрикнул:

— Ты, старая, откуда?

Навстречу ему, стеная и охая, медленно плелась старая Маремьяниха. Она также вскрикнула, увидев Силантия.