— Ну а теперь и назад идите да пейте меньше, собачьи дети, чтобы попусту не пугаться, — грубо сказал Свежинский.

Жолнеры помялись и ушли, смущенные. Но когда они ушли, пан ротмистр не принялся снова за свое дело; напротив, он спрятал за печку свой ларец и стал торопливо одеваться.

Его лицо нахмурилось.

— Черт их знает, кто они такие! Может, и правда с жалобой? — бормотал он. — Тогда плохо. Много было их, жалоб-то, и царь больно сердился. Пан гетман строго наказывал воздержаться и грозил даже. Положим, он своего не выдаст. Сам понимает, что без жалованья, на одних посулах, не проживешь, однако если его припрут, так и он… Что ему? Хорошо еще будет, если только велит добро возвратить.

С этими мыслями Свежинский вышел и прямо пошел к Ходзевичу.

Долго он стучался в его дверь. Наконец дверь отворилась, и на пороге показалась молодая женщина.

— Пашка? — удивленно воскликнул Свежинский.

— Тсс! — Пашка приложила палец к губам. — Спит наша принцесса-то!

— Ты как сюда попала? — спросил Феликс.

Пашка злобно усмехнулась.

— По своей охоте! Из любовниц в сторожихи к супротивнице пошла. Уж просил Янек очень: «Ты одна уберечь можешь, и к тому же русская!» А я зарезала бы ее, кабы увидела, что она любить его хочет!..

— А сам Янек где? Мне его нужно.

— Он-то? — Пашка усмехнулась. — Поди посмотри на конюшне, там две ночи спал, а коли там нет, в корчму сходи!

Свежинский заглянул в конюшню.

Правда, сделанное из сена ложе, прикрытое коврами, и две подушки показывали, что Янек действительно ночевал здесь, но теперь его не было. Свежинский поспешил в корчму. Там он увидел Ходзевича и испугался при виде его лица — так оно изменилось. Глаза, красные от бессонницы, горели лихорадочным блеском, щеки ввалились, и смуглое лицо стало изжелта-зеленым. Он сидел над баклагой с крепким вином, подперев голову обеими руками.

— Янек! — окликнул его Свежинский.

— Ты, Фелюк! Доброе утро, друг мой! — рассеянно ответил Ходзевич.

Свежинский сел против него.

— С плохими вестями! — сказал он.

— Нет для меня плохих вестей! — возразил Ходзевич. — Страсть жжет мою грудь, и не в силах я сладить с собой. Зверем на нее накинулся бы; но, как взгляну на ее лицо, в ее глаза испуганные, руки опускаются. Хочу, чтобы сама полюбила, а может ли она полюбить разбойника? Лучше бы убили ее тогда шальной пулей! — И он, схватив жбан в обе руки, потянул из него вино.

— Ну а мои вести такие, что ты и красавицы своей лишиться можешь, — сказал Свежинский.

Ходзевич выпрямился.

— Или кому жизнь не дорога, тот отнимет?

— Не то! — ответил Свежинский и рассказал известие жолнеров и свои соображения.

— Этого еще не хватало! — воскликнул Ходзевич.

— По-моему, одно тут: иди к гетману и проси отлучки; беги отсюда, и с нею. В случае чего — покайся; он сам до бабы не дурень, — посоветовал Свежинский.

— Да, да, — торопливо ответил Ходзевич, — правда, идти к гетману — одно средство! — И он быстро поднялся со скамьи. — Я прямо к нему!

— Спеши, — сказал, вставая, Свежинский, — а то он во дворец уедет, и тогда его до вечера не увидишь.

Глава VIII

В плену

А что же в это время случилось с Ольгой?

Весь конь был в мыле, когда Ходзевич, совершив свои дерзкий набег на усадьбу князя Огренева, прискакал в Калугу со своей драгоценной добычей.