Быстрые чуткие пальцы пробежали по свежему еще бугрящемуся синими прожилками неумелых швов шраму.

— Что это? Откуда?

— Оттуда. Привез с собой подарок на память, — губы разъезжаются в ухмылке, отчаянно хочется верить, что мужественной.

— Ты знаешь, что у тебя улыбка кривая? — серые глаза внимательно заглядывают в лицо в них растерянность и беспокойное ожидание, предчувствие боли, боли которую принесет он.

Улыбка кривая? Еще бы не знать, контузия, паралич какого-то лицевого нерва, местный коновал так толком и не смог объяснить, путая русский мат с латынью и отчаянно воняя постоянным въевшимся в глотку сивушным перегаром. Не хотел сразу пугать, просто забылся, еще не привык.

— Знаю… Извини, — тяжелый вздох и взгляд под ноги, в землю, по сторонам, но не дай Бог не выше пояса.

Любимые глаза, без которых так скучал, которые так мечтал увидеть, темнеют, отдаляются, бледно-розовые без помады губы начинают мелко вздрагивать.

— Ты понимаешь, что однажды тебя могут убить?

— Знаю, мама писала, — он отчаянно ерничает, пытаясь хоть как-то спасти положение, видя как из уголка ее глаза скатывается чертя по щеке мокрый след первая прозрачная жемчужина.

Время лечит… Как же, держи карман шире! Просто боль перестает быть такой острой и уже не пронзает сердце кинжалом, а как бы кроется в глубине, дожидаясь лишь подходящего момента, чтобы вспыхнуть с новой силой. «Я люблю тебя, глупыш!» — так говорила она и легко, как дуновенье теплого майского ветерка касалась рукой его волос, а он замирал под этой короткой небрежной лаской и, забывая обо всем тянулся за ее рукой, пытаясь продлить эти мгновенья, растянуть их в вечность, но она, смеясь отдергивала ладонь. Господи, как давно это было! Девяносто три дня… Три месяца… Всего три месяца… Целых девяносто три дня!

Он прикрыл глаза, пытаясь вызвать перед собой ее образ, но почему-то не выходило. Такое бывало и раньше, скверные шутки с ним играла память — порой не получалось восстановить перед мысленным взором черты дорогих ему людей, хотя помнил до мельчайших подробностей их самих, и все что с ними было связано, и мог при желании составить довольно точный словесный портрет. Он напрягся в напрасной и заранее обреченной на неудачу попытке, но добился лишь того, что перед глазами заиграли темно-бордовые похожие на отсветы близкого пожара сполохи, а мозг пронзила тупая раскаленная игла — первая предвестница надвигающегося приступа. В темноте за закрытыми веками колыхнулись черные зловещие тени, складываясь в нереальное сюрреалистическое изображение пылающих домов, а в воздухе вдруг явственно поплыла густая вонь горелого мяса, возвращая его в маленькую деревушку, которую столько лет он стремился забыть, выкинуть из памяти, намертво вычеркнуть из жизни… Хотя, стоп! Вот это последнее: намертво вычеркнуть из жизни — удалось. Еще тогда… Отличная работа, парень, никто не ушел живым, и вряд ли в ближайшие десятилетия кто-то попытается вновь строиться на пепелище, которое ты там оставил. Люди пусть неосознанно, но очень чутко ощущают ауру человеческих мук, бешенного гнева и звериной жестокости, а уж этого добра в том месте хватало. Поздравляю, ты им отомстил! Так почему же ты хочешь об этом забыть, почему до сих пор кричишь по ночам, просыпаясь от огненных сполохов и воплей заживо горящих людей? Чувствуя, как к горлу подкатывает тугой комок надвигающейся рвоты, Бес потянул из внутреннего кармана куртки пластиковый тюбик с таблетками и, не считая, сыпанул в пересохший рот щедрую горсть.