Мужчина, деливший с ним это тесное помещение, поднялся и пересел на сиденье напротив Харкурта, почти касаясь его колен своими.

«Какая вопиющая бестактность, – подумал адвокат. – Может быть, это коммивояжер? Может быть, он надеется что-то мне продать?»

Поверенный упорно смотрел в окно, делая вид, что не замечает попутчика.

– Добрый вечер, мистер Харкурт.

«Черт побери, откуда ему известно мое имя?»

Харкурт поневоле обернулся и посмотрел незнакомцу в глаза.

– Вы? – воскликнул поверенный.

Незнакомец набросился на него. Харкурт попытался было закрыться зонтиком, но нападавший отнял у него ненадежную защиту и бросил на пол. Одной рукой незнакомец сжал горло Харкурта, а второй выхватил нож и ударил попутчика в грудь.

Лезвие наткнулось на что-то твердое и соскользнуло вниз. Нападавший выругался. Харкурт отчаянно пытался отбросить душившую его руку.

И тут начался ад.

После трех месяцев пребывания в Лондоне я не ожидала, что наш с отцом отдых от бесконечных исков кредиторов столь внезапно прервется. Спустя несколько недель после покушения на королеву Викторию, в свой двадцать второй день рождения я воспользовалась случаем, чтобы обратиться к чувствам отца и заставить его признать, что многолетняя зависимость от опиума может закончиться для него фатально.

За двумя бессонными днями последовали двадцать четыре часа тревожного забытья, когда сквозь посещавшие отца кошмары промаршировали все призраки его прошлого, а покойные мать и сестра говорили с ним.

Отец почти ничего не ел, кроме хлеба, вымоченного в теплом молоке. Он признался, что каждый день принимал целых шестнадцать унций лауданума – растворенного в бренди опиумного порошка. Такое количество алкоголя было достаточно разрушительным даже без добавления опиатов.

Под присмотром доктора Сноу отец начал уменьшать дозу лауданума на половину унции каждые три дня. При малейшем признаке сопротивления организма ему было велено добавлять четверть унции к обычной порции и оставаться на этом уровне, пока не утихнут дрожь и головные боли. А потом продолжать постепенное снижение дозы на пол-унции.

Этот способ оказался не только разумным, но и весьма эффективным.

Отцу удалось снизить дозу до восьми унций в день. Это по-прежнему было чудовищно много, учитывая, что люди, не привычные к опиуму, могли умереть от одной столовой ложки лауданума, но отец привыкал к нему более четырех десятилетий.

Его голубые глаза прояснились. Он начал есть бульон, временами даже с клецками.

Он снова начал писать, добавляя новый материал к собранию своих сочинений, которое готовил его шотландский издатель. Получив новые страницы, тот даже прислал нам десять фунтов. Неожиданная любезность, учитывая, что отец уже давно потратил весь свой гонорар.

Наши дорогие друзья Шон и Джозеф (я имею в виду, конечно, инспектора Райана и сержанта Беккера) радовались успехам отца и вместе со мной, как могли, подбадривали его. Но они не знали отца так хорошо, как я, и все то время, пока он боролся со своим пристрастием, я не могла не вспоминать, как уже не раз проходила вместе с ним этот путь. Особенно меня тревожило, что он задумал новую версию своей «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» – не только отредактированную, но и дополненную.

Как только я начала надеяться, что отец сможет освободиться от наркотика, он принялся пересматривать мучительный текст, написанный как будто в прошлой жизни, еще раз воссоздавать ужасные события, что привели его к зависимости от опиума. Снова он описывал, как семнадцатилетним юношей едва не умер на заснеженных улицах Лондона. Снова вспоминал несчастную Энн, свою первую любовь, пятнадцатилетнюю девушку с улицы, которая спасла его, ослабевшего от голода, но потом пропала без вести.