Гутред заверил жену, что за время нашего отсутствия никакие датчане не приблизятся к Кетрехту, хотя сам он не мог быть в этом уверен. Увы, вполне могло оказаться иначе, и по возвращении мы увидим, что все оставшиеся здесь убиты или взяты в плен. Но в любом случае, если мы намеревались захватить Дунхолм, следовало отправляться немедленно и двигаться быстро.

Имелись ли у нас хоть какие-то шансы на успех? Дунхолм был надежной, неприступной крепостью, за стенами которой человек мог благополучно состариться, не обращая внимания на врагов. А нас было меньше двухсот человек, не считая десятка женщин, настоявших на том, чтобы отправиться с нами. Одной из них была Гизела. Она, как и остальные женщины, облачилась в штаны и короткий кожаный плащ.

Отец Беокка тоже присоединился к нам. Я сказал, что ему за нами не поспеть, и, если он отстанет, мы его бросим, но священник и слышать не хотел о том, чтобы остаться в Кетрехте.

— Мое место как посла, — торжественно объявил он, — рядом с Гутредом.

— Твое место — рядом с другими священниками, — ответил я.

— Я все равно поеду! — упрямо заявил Беокка, и мне не удалось его переубедить.

Беокка попросил нас привязать его ноги к подпруге, чтобы он не свалился, после чего неплохо выдержал быструю скачку. Хотя для него она наверняка была сущей мукой, священник ни разу не пожаловался.

Я подозревал, что на самом деле Беокке хотелось увидеть настоящую битву. Ведь у этого косоглазого, хромого калеки, священника и педантичного ученого с пальцами, вечно забрызганными чернилами, было сердце воина.

Мы оставили Кетрехт на рассвете. Стояла поздняя осень, струи дождя прошивали туман. Уцелевшие всадники Кьяртана, вернувшиеся на северный берег реки, держались позади нас. Теперь их осталось восемнадцать, и мы позволили им следовать за нами. Чтобы сбить врагов с толку, мы не остались на римской дороге, тянувшейся через низменность прямо к Дунхолму, а через несколько миль свернули на северо-восток, к дороге поуже, что вела в невысокие холмы.

Еще не наступил полдень, когда сквозь облака проглянуло солнце. Но оно висело низко, тени были длинными. Птицы собирались в стаи под облаками.

Сейчас крестьяне по всей стране забивали скот. Коров, быков и свиней, разжиревших на обильных осенних желудях, резали на мясо, которое солили в бочках или коптили на кострах. Дубильные ямы воняли навозом и мочой. Овцы спускались с пастбищ высоко в холмах, и их загоняли в овчарни. Повсюду в долинах раздавался стук топоров — люди заготавливали дрова на зиму.

Несколько деревень, через которые мы проехали, оказались пусты. Жителей, должно быть, предупредили о приближении всадников, и все спрятались в лесах, ожидая, пока мы проедем, и молясь, чтобы нам не пришло в голову остановиться и начать грабить.

Мы ехали дальше, все поднимаясь и поднимаясь вверх по холмам, и я не сомневался, что следующие за нами всадники уже послали гонцов по римской дороге, чтобы предупредить Кьяртана: мы отклонились на запад, желая обогнуть Дунхолм. Кьяртан должен был поверить, что Гутред вновь предпринял отчаянную попытку добраться до Беббанбурга. Я надеялся, что если мы обманем Кьяртана, он отправит из своей крепости еще людей, чтобы перекрыть на западе переправу через Виир.

Мы провели в этих холмах ночь. Снова пошел дождь. У нас имелось небольшое укрытие — в лесу, что рос на южном склоне, стояла хижина пастуха. Там смогли переночевать женщины, в то время как остальные скорчились вокруг костров, пытаясь согреться. Я знал: разведчики Кьяртана наблюдают за нами, расположившись по другую сторону долины, но надеялся, что они уже поверили, будто мы движемся на запад.

Капли дождя с шипением исчезали в огне, а Рагнар, Гутред и я расспрашивали тем временем Ситрика, заставляя парнишку вспоминать все о том месте, где он вырос.