— Представь себе мир — разрезанный, точно спелый арбуз, рассеченный на мелкие дольки. Представь сотни малых планет, кружащих в бесконечном вальсе. Знаешь, каким будет небо над головой их обитателей? Словно бархат, усыпанный огромными самоцветами. Сотни миров — и каждый из них уникален, каждый непохож на своего соседа. Никаких колоний, никаких государств-сателлитов, никаких империй, сокрушающих утонченные древние цивилизации железной поступью солдафонов.

— Лева… Но это ведь безумие! — Ласка растерянно глядела на своего товарища. — Ты… Даже если это удастся… Неужели ты думаешь, что кто-нибудь выживет после… Такого?!

— Конечно. И выживших будет куда больше, чем погибших; неизмеримо больше! Да, полностью избежать жертв не выйдет, но… Я ведь хочу не просто перекроить мир; я хочу дать человечеству шанс начать все заново, избегая фатальных ошибок. На этот раз прошлое останется неизменным — люди должны помнить, каким все было. А будущее всецело находится в их руках.

— Ты не можешь расколоть Землю. Там же раскаленная магма, она сожжет…

— Неужели ты думаешь, что я этого не предусмотрел, — поморщился Озорник. — Впрочем, моя вина: наверное, я привел плохую аналогию с этим арбузом. Мне придется перекраивать само пространство, саму природу мирового эфира, изменять некоторые фундаментальные физические законы. Сейчас я перепроверяю свои расчеты — благо у нас выдалось спокойное время — и не нахожу ни единой ошибки. Скажи, Маленькая Ласка, ты веришь мне?

Девушка опустила глаза. Ах, как просто было бы солгать — сказать «да»; ведь именно это он хочет сейчас услышать.

— Я… Я не знаю.

Буря бушевала почти трое суток. Наконец свирепый ветер утих; теперь корабль раскачивала мертвая зыбь — исполинские, насквозь просвеченные солнцем водяные громады таких немыслимо чистых цветов и оттенков, что дух захватывало. Прислушиваясь к мерному постукиванию двигателей, Джонатан Лидделл радовался, как мальчишка: его детище с честью выдержало атлантический шторм. Не разболталась ни одна заклепка, ни единый шов не дал течи; сложная машинерия работала как часы. Едва лишь волнение улеглось настолько, что сделалось возможным выйти на палубу, команда принялась ставить паруса. В небо никто не смотрел — и не видел маленькой черной точки, вынырнувшей из-за облаков. «Стимфлай» развернулся, оставив в воздухе белесый росчерк остывающего пара, и лег на обратный курс.

В один из дней Озорник захлопнул тетрадь, откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и громко объявил:

— Я завершил расчеты.

Ласка молча смотрела на него, ожидая продолжения.

— Ошибок нет. Все будет в точности так, как я хочу. — Он тихонько рассмеялся. — Знаешь, это был чертовски долгий путь — и вот, наконец, он близится к завершению!

— Лева, скажи, а тебя не пугает то, что ты хочешь совершить? Совсем нисколько? — осторожно спросила девушка.

— Пугает? — Озорник мечтательно улыбнулся. — Нет, что ты! Знаешь, когда я был мальчишкой, мы частенько воровали яблоки. Я любил оттягивать удовольствие, тайком приносил их домой и прятал под подушку — и долго потом не мог уснуть… Зато утром! Не успеешь еще стряхнуть остатки сна, а уже знаешь, что тебя сегодня ждет что-то хорошее — прямо здесь, сейчас, стоит только протянуть руку…

— Только теперь у тебя не яблоко, а… весь мир — который ты собираешься разрушить.